Пять шагов по облакам
Шрифт:
— От Волги до Енисея Россия моя ты, Россия!..
Джип был значительно тяжелее, но «Волга» стояла неудобно, боком, и сдвигалась медленно, и Василию казалось, что прошли часы, а не несколько секунд, как на самом деле.
В какой-то момент он понял, что теряет из виду машину, увозившую Мелиссу, и страх захлестнул его, но он не дал себе испугаться.
Все будет хорошо. Я знаю это точно. Я успею. Я не могу не успеть!
Он снова подался вперед, снова задрал морду джипа, и снова ударил с разгону, и отшвырнул «Волгу» со своего пути! Теперь она стояла так, что
Та машина была совсем далеко, но он все еще видел ее, потому что некуда было свернуть, она ехала по прямой, и до поворота, до оживленной трассы, на которой он ее потеряет, оставалось не так уже много.
Я сильнее. Я успею.
Джип ревел и разгонялся, и Василию казалось, что он разгоняется слишком долго, неправильно, и первый раз в жизни он от души проклял всех изобретателей автоматической коробки передач, которая так медленно разгоняла его тяжеленную машину.
У того машина была легче, и по прямой она запросто уйдет от Артемьева, если, конечно, не произведена в отечестве. Если, даст бог, в отечестве — значит, сил мало и сделана плохо, не уйдет, догонит он ее!
Откуда-то сзади вдруг вынырнула гаишная машина, всполохи ее мигалки он заметил в зеркалах, и понеслась за ними.
Очень вовремя.
Я обещаю вам содействие всей английской полиции, но только в том случае, если преступника поймаете вы сами!
Сейчас ему было наплевать на мигалку.
Он понял, что расстояние сокращается очень быстро. Задние фонари приблизились и светили теперь прямо ему в лицо. Впереди был светофор, а за ним оживленная городская улица, по которой неспешно и мирно катили машины, слева тротуар, газоны и дома, все сплошь за коваными решетками — район дорогой, открытых дворов в нем не осталось, а с правой стороны хилая рощица и пустырь, который намеревались переделать в парк.
До светофора, решил Артемьев. До светофора я его сделаю.
Машина неслась, как будто летела над землей, и все законы тяготения были ей нипочем, и она преодолела сопротивление своей автоматической коробки, и истошно заорал какой-то датчик, предупреждая, что не пристегнут ремень безопасности, когда Артемьев догнал проклятые вражеские фонари!
Человек за рулем не отрывал глаз от дороги — только в кино на такой скорости еще успевают стрелять и высовываться в окна, и злобная радость вдруг стала такой острой, что во все горло, перекрикивая рев моторов, Артемьев заорал:
— От Волги до Енисея Россия моя ты, Россия!!.
Он нажал сигнал, обошел ту машину слева, и мгновенно взглянул направо и вниз, чтобы увидеть в ней Мелиссу, и не увидел.
До светофора оставалось совсем немного, машины неслись, и он понял, что обойти ее так, чтобы загородить дорогу, он не успеет. Он принял еще чуть влево, не снимая ногу с газа, прицелился и круто вывернул руль направо. Та машина слетела с дороги как пластмассовая игрушка, которую поддали ногой, и заковыляла по рытвинам и ухабам хилой
— Ну, получил, хорек?!. От Волги до Енисея, твою мать!!
Артемьев все время помнил, что она ни в коем случае не должна перевернуться, потому что в ней Мелисса, и неизвестно, что с ней будет, если машина перевернется.
На бездорожье его джипу не было равных, но еще какое-то время та машина петляла между деревьями, появляясь и пропадая в свете его фар, которые то настигали, то чуть отпускали ее.
Изловчившись, Артемьев подрезал ее справа так, что она шарахнулась в другую сторону, и больше не отпустил. Не давая ей вильнуть, он надвинулся, прижал ее к дереву, разрывая колесами землю, подпер основательно, смяв, как бумагу, правое переднее крыло.
Все. Успел.
Он наотмашь распахнул дверь джипа, выскочил в жидкую, размолотую колесами грязь, побежал, чуть не упал, навалился и отодрал заднюю дверь пленной машины.
Мелисса Синеокова, счастье и смысл его жизни, лежала между сиденьями. Она лежала в очень неудобной позе, как-то странно вывернувшись, и он даже не понял сразу, жива она или нет.
— Мила, — позвал он хриплым жалобным голосом. — Мила!
И стал тащить ее из салона, и никак не мог вытащить, потому что она лежала между сиденьями, и руки, за которые он хватал, все время бессильно падали, и он матерился на чем свет стоит.
Он не помнил про врага, он забыл обо всем, он тащил Мелиссу и не знал, жива она или уже нет!..
Потом ее ноги вывалились наружу, плюхнулись в грязь, и он вдруг увидел ее лицо, вынырнувшее из темноты, — совершенно синее, совершенно неживое, с черной струйкой под носом.
— Мила! — снова жалобно позвал он, потянулся и подхватил ее под шею. Голова бессильно свесилась. — Очнись, а? Ну, ты же жива, да? Да?!
— Да, — вдруг отчетливо сказала она и открыла глаза.
Это было так неожиданно, что Василий Артемьев выпустил ее шею, и она опять неловко плюхнулась между сиденьями!
— Ты жива?! — заорал он и полез в салон. — Да?!
— У меня руки связаны, — из темноты сказала она, и он не узнал ее голос. — Можешь развязать?.. И — ты стоишь у меня на ноге.
Он ничего не понимал.
На какой ноге он стоит? Где нога, на которой он стоит?
Он полез и стал шарить, чтобы нашарить ее связанные руки, и тяжело дышал, и понимал, что сейчас расплачется, прямо здесь, в этой вражеской машине, просто от облегчения и от того, что он думал, будто она умерла!
— Вася, — сказала она через несколько секунд. — Если ты с меня слезешь, я попробую выбраться.
— Что?
— Слезь с меня.
Совершенно растерянный, он подался назад, ударился затылком обо что-то очень твердое и отступил на шаг. В салоне завозились, машина качнулась, и его чертова знаменитость темным силуэтом показалась на фоне упиравшегося в деревья света фар.
Несколько секунд она просто сидела, закрыв глаза, а потом медленно, сантиметр за сантиметром, стала выбираться.
— Ты жива, да? — уточнил Василий Артемьев.
— Мне больно, — сказала она и заплакала. — Руки больно очень!