Пятая колонна
Шрифт:
Бьемся мы здорово,
Рубим отчаянно –
Внуки Суворова,
Дети Чапаева.
И что же, родители Сусанночки похохатывали, читая?
А в прямом смысле дети Чапаева — это младший сын Аркадий, летчик, погиб в 1939 году при испытании нового самолета; старший сын Александр, капитан, дрался с немцами здорово и отчаянно и под Москвой, и под Ржевом, и под Воронежем, и в знаменитом сражении под Прохоровкой. Дослужился до генерала. А 25-я Чапаевская дивизия вся легла костьми при обороне Севастополя…
Я первый раз смотрел «Чапаева» в ноябре 34-го года с отцом в кинотеатре «Третий Интернационал», что был на Бакунинской улице, второй раз с приятелями в кинотеатре на Преображенке, третий раз — в «Колизее»… А жил-то в Измайлове, где кинотеатров не было. Тогда рассказывали
Борис Чирков)… «А вот это щечки» (Петька объясняет Анке пулемет и пытается облапать ее)… «К чужой славе хочешь примазаться?» (Чапаев)… «Амба, Василь Иваныч, отступать надо!» (Петька)… «Врешь, не возьмешь!» (Чапаев)…
Роль Чапаева стала роковой в актерской судьбе Бориса Бабочкина. Он после фильма прожил больше сорока лет, на сцене Малого сыграл много ролей, получил три Сталинских премии, стал Героем Социалистического труда, но для зрителей, помнивших его Чапаева, он «не смотрелся»: для них во всех его ролях, в голосе, в жестах, в походке проступал тот великий образ, заслоняя другие, словно человек родился для той единственной роли. Вот уж поистине,
Когда строку диктует чувство,
Она на сцену шлет раба.
И тут кончается искусство,
И дышит почва и судьба.
А чем будет его Чапай для Стрельникова? Ничем. Отряхнется и пойдет дальше. Вот сразу после окончания фильма пошел на передачу «Вечерний Ургант» со всей ее махровой прелестью. И отмачивал там, и выкаблучивал.
Один критик заявил: «Наутро после завершения сериала С. Стрельников, блестяще сыгравший Чапаева, проснулся знаменитым». Товарищ путает: это было с Борисом Бабочкиным. Как с Пушкиным, которого в шестнадцать лет благословил Державин; как с двадцатидвухлетним Лермонтовым, который после стихотворения «Смерть поэта» стал знаменит и был сослан на Кавказ; как с двадцатичетырехлетним Достоевским, к которому, прочитав его первую вещь — роман «Бедные люди», среди ночи прибежал Белинский: «Вы будете великим писателем!»; как с двадцатичетырехлетним Толстым после повести «Детство»; как с двадцатитрехлетним Горьким после первого рассказа «Макар Чудра» в газете «Кавказ», погремевшего на всю Россию; как с двадцатитрехлетним Шолоховым после выхода двух первых книг «Тихого Дона», ставшего знаменитым на весь мир… Вот в каком ряду стоит имя Бориса Бабочкина. А Чапай-Стрельников вполне уместится между Есениным-Безруковым и Жуковым-Балуевым. «Не то страшно, что умрешь, — сказал Валентин Гафт, — а то, что после смерти тебя сыграет Безруков». А разве Чапаеву теперь не страшно?
Что же касается анекдотов о Чапаеве, то прав тот же
В. Кожемяко в «Правде»: «Никто меня не убедит, что это было «просто так», а не умышленная диверсия». Задолго до этого «просто так» от непомерной игривости Ильф и Петров пустили в шутейный оборот «детей лейтенанта Шмидта». Над чем потешались! Над памятью человека, который поднял восстание против деспотизма. Пастернак написал о нем поэму, которую ныне не переиздают. Там на суде он произносит речь, подобную речи приговоренного к смерти Александра Ульянова. Тот в последнем слове сказал: «Среди русского народа всегда найдется десяток людей, которые настолько преданы своим идеям и настолько горячо чувствуют несчастье своей родины, что для них не составляет жертвы умереть за свое дело. Таких людей нельзя запугать». Это было в 1887 году.
А у Пастернака лейтенант Шмидт, тоже приговоренный к смерти, сказал:
Я тридцать лет вынашивал Любовь к родному краю И снисхожденья вашего Не жду и не желаю.
Это было в 1906 году. И вот хохмочка: дети лейтенанта Шмидта… И, кому нужно, тут же сообразили, что это сильнейший способ профанации истории, дегероизации бесстрашных борцов за народ, и с далеко продуманным расчетом они стали усердно плодить клевету и анекдоты о Чапаеве, потом — даже о Павлике Морозове, Зое Космодемьянской, об Александре Матросове… Добрались и до Александра Ульянова, до его матери. Почему, — хихикают, — первенца назвали Александром? Да потому, что он сын Александра Третьего, в честь царя счастливая мать и назвала. Да ведь так Егора Гайдара можно было объявить сыном члена Политбюро Егора Лигачева, Эдварда Радзинского — дитятей Эдуарда Шевардназде, Михаила Жванецкого — отпрыском Михаила Суслова, юмориста Михаила Задорнова — наследником Михаила Горбачева…
И все эти анекдотики были лишь одним, но в силу своей доходчивости и массовости, может быть, самым эффективным средством разложения общества. Видя, что руководство страны этому не препятствует, даже поощряет, прожорливая орда набросилась и на историю Великой Отечественной войны, на Сталина и Жукова — те же Радзинский и Сванидзе, Познер и Млечин, Правдюк и Пивоваров…
Вот недавний примерчик. Есть еще один Пивоваров — историк, академик, неустанно порхающий с одной телепрограммы на другую. В моем старорежимном представлении академик — это, во-первых, большой специалист в своей специальности, но вот сей специалист не так давно заявил, что Освенцим освободили американцы. Слава Америке! Да ведь Освенцим в Польше недалеко от Кракова! А всю Польшу освободила Красная Армия. Янки ближе чуть не на тысячу верст к тем краям и не были. Такой он историк. Ему что Освенцим, что Кобленц.
Во-вторых, я всегда считал, что академик — это вообще умный человек. У меня есть родственник член Академии, математик Б.К. Так с ним о многом отрадно поговорить. Умница! Конечно, мое убеждение поколебалось, после того как академиками стали Яковлев и Солженицын, но я старался думать, что это досадное исключение, промахи призывной комиссии… Но вот этот Пивоваров. Недавно в телепередаче приписал маршалу Рокоссовскому гнусное высказывание о Сталине. Откуда взял? Разумеется, с потолка. Или теща сказала. И не соображает академик, что не Сталина опорочил, а, с одной стороны, опять обнажил свой достослезный уровень ума и морали; с другой, представил лицемером и лжецом Рокоссовского. Академик, видно, и не знает, что есть же воспоминания маршала «Солдатский долг», там Сталин упоминается неоднократно и каждый раз — с глубоким уважением. Например, вспоминает он, как в июле 42 года Сталин попросил его остаться в кабинете во время разговора, видимо, с генералом Козловым, потерпевшим позорное поражение в Крыму. Разговор был очень поучительный. И Рокоссовский с благодарностью расценил это как деликатный урок и себе (с. 163). Так как же назвать человека, который писал одно, а теще Пивоварова сказал совсем другое? Подлец да и только.
Среди приписанных Рокоссовскому слов есть и такие: «Мы, командующие фронтами, обманывали Сталина: какое бы несуразное распоряжение он ни отдавал, мы поддакивали, а делали по-своему». Просто поразительно, какие особи завелись в Академии Наук! Ну понятно, что он по причине плоскоумия в армии не служил, но ведь и при этом можно бы сообразить, что не выполнить приказ командования, а того пуще — наплевать на него и действовать вопреки приказу, «по-своему», в армии да еще в масштабе фронтов совершенно немыслимо. А Верховный, а Ставка, что ж, любовались на эту самодеятельность и только?
На Западе никогда и не посмели бы клеветать на Красную Армию и нашу Победу, если бы не увидели, что этим с самых высоких трибун занимаются в самой России, а власть не только не пресекает, а способствует, поощряет премиями, орденами, этими самыми трибунами… Ну, не воспользоваться такой небывалой в мировой истории ситуацией было бы грех, и они ударились во все тяжкие вплоть до сокрушения памятников советским воинам, уподобления коммунизма фашизму, Сталина — Гитлеру, а освобождение от фашизма представили оккупацией. Скоро предъявят требование платить контрибуцию всем освобожденным странам, включая Германию.