Пятая женщина
Шрифт:
Несмотря на все случившееся, Валландер старался не пренебрегать своими обязанностями. Уже на следующий день, четвертого октября, он вернулся на работу. Ночь была бессонной. Линда спала в своей старой комнате. Накануне заезжала Мона, она привезла с собой ужин, чтобы, как она сказала, немного отвлечь их от печальных мыслей. И неожиданно для себя впервые за пять лет, прошедших после мучительного развода, Валландер почувствовал, что их брак действительно принадлежит прошлому. Слишком долго он умолял ее вернуться, надеясь, что все еще можно уладить. Обратной дороги нет. В его жизни появилась Байба. Смерть отца помогла ему наконец понять, что прежней жизни, жизни с Моной, уже не будет.
Всю неделю до похорон Валландер спал плохо. Однако коллеги не заметили в нем никаких перемен. Они выразили ему соболезнование, он поблагодарил. И сразу включился в работу. Лиза Хольгерсон, улучив момент, отвела его в коридоре в сторону и предложила взять отгул. Валландер отказался. Работа отвлекала от грустных мыслей.
Правда, то ли потому, что Валландер не мог уделять достаточно времени расследованию, то ли еще по какой причине, но всю неделю до похорон дела шли довольно медленно. Не говоря уже о том, что им одновременно приходилось заниматься розыском Ёсты Рунфельдта. Никто не мог понять, в чем дело. Казалось, он просто растворился в воздухе. Теперь уже никто не сомневался, что Рунфельдт пропал не по своей воле. С другой стороны, никаких доказательств связи между его исчезновением и убийством Хольгера Эриксона у них пока тоже не было. Пожалуй, единственное, что в отношении Рунфельдта могло считаться доказанным, это его страсть к орхидеям.
— Нужно узнать, как утонула его жена, — сказал Валландер на одном из совещаний, проходивших в эти нелегкие для него дни. Анн-Бритт пообещала поднять старые материалы.
— А буросская фирма? — спросил затем Валландер. — Есть какие-нибудь новости? Что говорит местная полиция?
— Они сразу поняли, о ком идет речь, — сказал Сведберг. — Оказывается, эта фирма уже не первый раз попадается на незаконном импорте прослушивающей аппаратуры. По данным полиции, она то исчезает, то появляется снова, причем под новым названием и по новому адресу. Периодически меняет владельца. Судя по всему, полиция уже наведалась туда. Остается ждать письменного сообщения.
— Для нас главное — узнать, покупал ли Ёста Рунфельдт у них что-нибудь и раньше, — сказал Валландер. — Остальное — пока не наше дело.
— Похоже, они заносили в регистры не всех клиентов. Но, насколько я понял, в помещении фирмы найдено запрещенное и очень сложное оборудование. А, если все так, то Рунфельдт может оказаться, ни много ни мало, шпионом.
Валландер помолчал, обдумывая слова Сведберга.
— Почему бы и нет, — сказал он наконец. — Мы не можем этого исключить. Зачем-то ему понадобилась эта аппаратура.
Итак, розыском Ёсты Рунфельдта уже занимались всерьез. Одновременно искали тех или того, кто убил Хольгера Эриксона. Поиски Харальда Бергрена пока не увенчались успехом. Из стокгольмского музея сообщили, что голова, найденная вместе с дневником в сейфе Хольгера Эриксона, принадлежит человеку, скорее всего жителю Конго или, как его сейчас называют, Заира. Здесь все совпадало. Но кто такой Харальд Бергрен? Опросили многих, знавших Хольгера Эриксона в разные периоды жизни. Но никто о Харальде Бергрене не слышал. Так же, как никто и никогда не слышал, чтобы у Хольгера Эриксона были контакты с наемниками, с этим особым типом людей, которые, боясь дневного света, как крысы, предпочитают выходить в темноте, готовые продать душу слугам дьявола. Но тут Валландеру пришла в голову новая мысль, и колесо расследования опять стало набирать обороты.
— Хольгер Эриксон — довольно странный человек, — сказал Валландер. — Хотя бы потому, что в его жизни никогда не было женщины. Ни в молодости, ни потом. Вот почему я думаю, а не был ли он гомосексуалистом, как, кстати, и Харальд Бергрен. Ведь у того в дневнике тоже не упоминаются женщины.
В комнате воцарилась тишина. По-видимому, это предположение всем показалось неожиданным.
— А не странно ли, что гомосексуалист выбрал себе такую сугубо мужскую профессию, как служба в армии? — возразила Анн-Бритт Хёглунд.
— Нет. Геи вполне могут пойти в армию. Как раз чтобы скрыть свои наклонности. Или еще по какой-нибудь причине.
Мартинсон в это время разглядывал фотографию трех молодых мужчин на фоне термитника.
— Очень может быть, что ты прав, — сказал он. — В них есть что-то женское.
— Что именно? — с любопытством спросила Анн-Бритт.
— Не знаю, — сказал Мартинсон. — Может быть, манера стоять. Волосы.
— Нечего сидеть и гадать на кофейной гуще, — оборвал его Валландер. — Я просто высказал предположение. Примите его, на всякий случай, к сведению.
— То есть теперь нам надо искать наемника-гомосексуалиста? — пробурчал Мартинсон. — Хорошенькое задание.
— Этого как раз делать не следует, — ответил Валландер. — А вот учитывать такую возможность при работе с другими материалами нужно.
— Никто из опрошенных даже словом не обмолвился о том, что Хольгер Эриксон был голубым, — сказал Хансон, который до сих пор сидел молча.
— О таких вещах говорить не принято, — возразил ему Валландер. — Особенно среди людей старшего поколения. В те годы, когда Хольгер Эриксон был молодым, люди с гомосексуальными наклонностями подвергались преследованиям.
— Ты считаешь, нам нужно поспрашивать людей, не был ли Хольгер Эриксон педиком? — задал вопрос Сведберг, который на этом совещании тоже говорил немного.
— Что вам делать, решайте сами, — ответил Валландер. — Я ведь не утверждаю, что он был гомосексуалистом. Я только говорю, что это возможно.
Потом, когда совещание уже закончилось, Валландер вдруг ясно увидел, что расследование вступило в новую фазу. Словно все одновременно поняли, что в этом деле нельзя рассчитывать на простые и легкие победы. Преступник или преступники чрезвычайно изобретательны, и можно предположить, что мотивы убийства корнями уходят в далекое прошлое. А это прошлое надежно укрыто от людских глаз. Шла кропотливая розыскная работа. По крупицам собирали все, что удавалось узнать о жизни Хольгера Эриксона. Сведберг даже просидел несколько долгих ночей, читая от корки до корки девять сборников стихов Эриксона. Под конец ему стало казаться, что он сходит с ума от проблем и душевных переживаний, которые открылись ему в мире птиц. Но ничего нового в Хольгере Эриксоне он для себя не открыл. Мартинсон вместе со своей дочкой Тересой съездил в Фальстербу, походил по мысу, поговорил с любителями птиц, которые стояли на ветру, задрав головы, и пялились в серые облака. Единственное, что дала ему эта поездка, кроме, конечно, возможности побыть с дочерью, которая, кстати, тут же решила стать членом Биологического общества, так это то, что в ночь, когда убили Эриксона, из Швеции улетали большие стаи певчих дроздов. Мартинсон рассказал об этом Сведбергу, но тот ответил, что среди стихотворений нет ни одного, посвященного певчим дроздам.
— Зато есть три поэмы о дупелях, — задумчиво проговорил Сведберг. — Как ты думаешь, «дупель» — от слова «дупло» или «дуплет»?
Мартинсон не знал. Расследование продолжало идти своим чередом.
Миновала неделя с тех пор, как Валландеру по телефону сообщили о смерти отца. Тогда, положив телефонную трубку, он втайне надеялся, что это неправда. И до сих пор не мог в это поверить. Не мог смириться со смертью отца. Особенно теперь, после поездки в Рим, когда они понемногу стали обретать близость, утраченную много лет назад.