Пятерка
Шрифт:
И он лежит в ванне, засыпая, уплывая прочь из этого мира, и думает при этом о Крисе в больнице. Здание со всеми флагами на фасаде, прямо на Ветеранз-Мемориал-драйв. Он вспоминает, как санитар вкатывает Криса в палату с широкими окнами, где пробивается сквозь жалюзи утреннее солнце, и Джереми, как всегда, наклоняется к приятелю и тихим шепотом поет с той стороны головы Криса, которая не провалена внутрь: «Хороший денек для белой свадьбы».
И никогда не было, чтобы Крис не улыбнулся — насколько он это может.
Именно это всегда говорил Крис, когда они уходили на задание в жару и в пыль против целого мира врагов в чалмах и куфиях на черт знает
За свою жизнь Джереми любил очень немногих людей. Он любил отца и мать в Неваде, любил ту женщину и мальчика, которые улыбаются ему из рамки, прислоненной к раковине так, чтобы можно было взглянуть, проходя, и он любил младшего капрала Криса Монтальво, своего наводчика. Тем, кто не был в Славной Зеленой Машине, не понять той любви, которую испытывал он к Крису. И это хорошо, потому что это дело личное, такое, о котором он ни с кем не стал бы говорить, кроме разве что другого морпеха. Только тот, кто там бывал, мог бы это понять, как любишь брата своего во Корпусе, как вы друг от друга зависите, как прикрываете друг другу спину, одну пыль глотаете и одной крови чуете запах и всегда надеетесь, что это кровь Джонни Джихада выливается как из разбитой бутылки. Когда плечом к плечу с братьями услышишь завывания ада, ощутишь лижущий лицо огонь, тогда становишься с ними единым целым, неразделимым, потому что только так можно там выжить.
Так что когда в Хьюстоне дело стало плохо, Джереми приехал в Темпль — быть поближе к Крису, навещать его каждую среду, нагибаться к липу, говорить: «Хороший денек для белой свадьбы» — и получать в ответ едва заметное узнавание. Пусть никто больше его не видит, но видит Джереми. И пусть Крис не может говорить и никогда больше говорить не будет, а может быть, он просто сидит сейчас на стуле, глядя в пустоту, но Джереми знает, что его приятель, его друг, любимый друг — осознает его присутствие в этой палате высоко над бульваром флагов. И он знает, что реакция есть — движение уголка рта у Криса, будто ищет ответ. Джереми ему рассказал, что собирается найти Карен и Ника. И еще сказал, что доктора тут — люди хорошие и дело свое знают, и они всегда будут о нем заботиться. «Увидимся на той стороне, — сказал ему Джереми. — Я пойду вперед, разведаю, как там и что. О’кей?»
Джереми обнял Криса перед уходом и подумал, насколько же Крис стал хрупким, какие у него тонкие детские косточки под бумажной кожей. Крис ведь был таким здоровым парнем с бычьей шеей. В школе играл лайнбэкера и любил вместе с отцом ремонтировать старый «понтиак файрберд» тысяча девятьсот семьдесят третьего года. Жутко даже подумать, насколько легко и быстро можно разрушить человека.
Джереми пришлось зайти в туалет — вытереть глаза бумажным полотенцем, — но прощание, которого он страшился, произошло, и можно было оставить Криса, и Крис согласен. В Бога Джереми верил и знал, что Бог тоже согласен.
Сделав долгий вдох, Джереми выпускает воздух в медленном выдохе. Таблетки и найкуил уже действуют, погружая его все глубже. Он знает, что от ножа будет больно — поначалу, но к боли ему не привыкать, а что нужно сделать, то нужно. Тяжелой рукой он поднимает лезвие. Приставляет режущую кромку к левому запястью, где течет жизнь. Жаль, не зажег свечу или что-нибудь такое для момента, потому что белый свет ванной слишком резок. Он останавливается на несколько секунд, вдавив лезвие в кожу.
«Вот здесь и кончается старая жизнь, — думает он, — и начинается
— Помоги перейти, — говорит он женщине на фотографии и вдавливает лезвие в руку — резкая, жаркая боль, но не очень страшная, — и выступает кровь, и течет по руке, и он смотрит, словно под гипнозом, как падают в воду капли. Он создает свой собственный алый прилив. Закусив нижнюю губу, Джереми глубже вдавливает лезвие и начинает его вести поперек руки к венам и не отрывает глаз от фотографии жены и сына, потому что скоро он будет с ними на той дороге, что ведет в Елисейские поля, — вот как Максимус воссоединяется со своей семьей в конце «Гладиатора».
Но вдруг рука Джереми с ножом замирает, не успев перерезать вены. Он останавливается на тропе самоубийства, и кровь капает и капает в воду с его руки.
Что-то там, в конце коридора, в другой комнате, требует его внимания.
На кресле, которое Джереми поставил перед телевизором, чтобы смотреть фильм, кто-то сидит. Вроде бы это человек, повернувший к нему голову, но лицо — шевелящаяся маска темноты. И рука поднята, и палец согнут: Иди сюда.
«Бог ты мой», — думает Джереми, а может быть, даже говорит вслух. Ибо ангел смерти прибыл в квартиру номер восемь в «Вангард эпартментс» в юго-восточной части Темпля, штат Техас.
Иди сюда, повторяется инструкция.
— Дай мне минуту, — просит Джереми неясным голосом, отдающимся эхом от кафеля. Он намерен закончить то, что начал, и он не боится ангела смерти, потому что так или иначе этот ангел смерти с ним давно, всюду рядом с ним, давным-давно. И минуту, Джереми просит лишь минуту, чтобы объяснить это все.
Но пока он собирался заговорить, ангел смерти сделал себе лицо Криса Монтальво — и череп провален, и детские глаза блестят в свете экрана, и палец манит Джереми подойти с настойчивостью, не допускающей отлагательства.
Теперь Джереми понимает, что у него в организме полно тайленола и найкуила, и он знает, что кровь течет по руке свободно, а в голове не все в порядке, и время истекает, и еще он знает, что это не Крис Монтальво пришел, а кто-то замаскировался под Криса Монтальво, и человеческим глазам — даже замутненным и расплывающимся — на это смотреть страшно, но все равно… кто бы это ни был, он требует, чтобы Джереми поднялся из ванны и подошел. Сейчас же.
— Блин, — говорит Джереми, потому что очень уж неподходящий момент. Ему кажется, что встать и пройти по коридору туда в комнату будет как скатиться с койки в самой жуткой «нулевой видимости — 30» за всю его жизнь или поднять руки и растолкать камни, вылезая из могилы, которую уже почти закрыл за собой. Он себе представить никогда не мог ничего столь трудного в эту последнюю ночь, но с судорожным вздохом, с напряжением мышц и замиранием под ложечкой он садится, откладывает нож в мыльницу и выходит из ванны, расплескивая кровавую воду, наступая на что-то вроде бы твердое.
На полпути через коридор он спотыкается и влетает в стену, оставляя кровавый мазок под рамой поддельной картины — пустынный пейзаж, наверняка купленный прежним жильцом на eBay. Колени едва держат, его мотает взад-вперед, и очень трудна дорога от ванной до кресла, где сидит кто-то с лицом Криса. Он понимает, как выглядит со стороны, как страшно задыхается, как болтается в обвисшем мешке собственной кожи. Хоть выбрасывай, думает он. Пять лет назад он мог пробежать три мили за восемнадцать минут с секундами, сделать сотню приседаний, не выходя из двух минут, и проплыть пятьсот метров как Аквамен. А сейчас единственный его классный результат — размер поглощаемой кучи фастфуда и оставляемой в сортире кучи дерьма.