Пятнадцать суток за сундук мертвеца
Шрифт:
— Согласна. Знаешь, Клава, я думаю, что она завидует Валерии и тайно влюблена...
— В кого, в Лерку? — уточнила Клюквина..
— При чем здесь Лерка? — я поморщилась. — В кого-нибудь из ее поклонников. Их у нее целый табун.
— Тайно влюблена?
— Угу, тайно...
— Ох, и любишь ты, Афоня, все таинственное. Прямо-таки подросток-переросток. И когда только повзрослеешь?
Я обиженно надулась и решила объявить сестрице бойкот на ближайшие пять минут. Вспомнив фотографию Валерии, я погрузилась в философские размышления. И почему так устроена жизнь? Казалось бы, чем Коля Лерке не пара? Оба высокие, красивые, стройные...
— Ну что? — прервала мои размышления Клавдия.
— А куда ж еще? К Сашке все равно не попадем, а к Валерке на подстанцию поедем завтра с утра. Правда, меня немного беспокоит запертый в ванной Иван... Как, интересно, Сашка на него среагирует?
— Обойдется как-нибудь, — беспечно отмахнулась Клюквина.
Лично я в этом сильно сомневалась. Мое шестое чувство упорно твердило, что подобный поступок просто так нам с рук не сойдет.
Возле дома нас поджидал сюрприз в виде долговязого Проши. Он был при параде: в дорогом костюме с лужниковского рынка, в новых очках и с уже оформившимся бланшем под глазом. Распахнутая куртка являла миру яркий галстук цыплячьей расцветки. В руках Проша сжимал по букету хиленьких гвоздик.
— Где-то я его уже видела... — задумчиво пробормотала Клюквина.
Ответить я не успела. Прохор, завидев нас, сверкнул очками и устремился навстречу.
— Здравствуйте, Афанасия, здравствуйте, Клавдия, — торжественно произнес он, вручая цветы.
— Спасибо, конечно. А ты кто? — напрямик спросила Клавка. Судя по всему, последствия посещения Ефима она помнила лишь эпизодами.
Прохор растерянно захлопал здоровым глазом, а я коротко рассказала сестре обстоятельства знакомства с ним. Клавдия нахмурилась и не слишком любезно поинтересовалась:
— И чего ты приперся?
— Кхм... Я уже сообщал Афанасии, что имею кое-какое отношение к искусству. Если быть совсем точным, я являюсь совладельцем арт-галереи «Блюз»...
Прохор сделал многозначительную паузу, ожидая от нас какой-нибудь реакции. Мы с Клюквой — люди, далекие от высокого искусства. Не то чтобы мы совсем в нем не разбираемся: несколько раз даже выбирались в Третьяковку и на выставку в ЦДХ. Причем от выставки у меня остались воспоминания лишь о длиннющей очереди за билетами, жутком холоде и невыносимом желании сходить в туалет. Сама экспозиция как-то стерлась из памяти. В общем, сообщение Прохора о месте работы впечатления на нас не произвело. Однако это странно! Если вспомнить, где и как я познакомилась с Прошей и приплюсовать сюда его одежку от рыночного кутюр, то возникает вопрос: а не засланный ли казачок? По моим представлениям, совладельцы чего-нибудь (банка, нефтяной компании или арт-галереи) выглядят как-то иначе. И уж, во всяком случае, фонари под глазом не носят! Поэтому я насторожилась и подозрительно сощурилась.
— Короче, Склихосовский! — поторопила Клавдия Прохора.
— Я хочу купить у вас обе картины! — выпалил он на одном дыхании.
Недовольство Клюквиной как ветром сдуло. Она широко улыбнулась и торжествующе посмотрела в мою сторону. А я, обрадовавшись случаю избавиться от Фиминой мазни, воскликнула:
— Да забирай бесплатно! Мы будем только рады изб,..
Клавка отвесила мне увесистый подзатыльник, и я заткнулась, а она радостно запела:
— Чего ж мы на улице-то стоим! Прошу, прошу... Подобные вопросы на ходу не решаются. Сейчас чайку-кофейку попьем, все обсудим, еще раз на полотна взглянем! Пройдемте!
Клавка подхватила Прошу под руку и, весело щебеча, увлекла его в подъезд. В эту минуту я впервые в жизни вспомнила, что, помимо русского литературного языка, есть еще и разговорный. Мои великовозрастные ученики, слава богу, владеют им в совершенстве, и я успела кое-чему у них научиться.
Дома Клюквина развила чрезвычайную активность. Прохора она усадила в удобное кресло и мгновенно материализовала безупречно накрытый к чаю стол. Меня, к примеру, Клюква не кормила черной икрой, шоколадом «Моцарт» и вишневым вареньем (его я сама втихаря таскала из Клавкиных запасников). Обида, возникшая еще у подъезда, зрела с невероятной быстротой и вскоре приобрела угрожающие размеры. Проше суета вокруг его персоны явно нравилась. Он вальяжно закинул ногу на ногу, слопал три (!) бутерброда с икрой и полвазочки карамелек. Жизнь показалась мне совсем пресной. Я затаилась в предвкушении контрольного удара. Почему-то очень хотелось нанести этот удар в здоровый глаз Прохора.
— Так, ну а теперь поговорим о деле, — вежливо напомнила Клюква. — Значит, говоришь, желаешь купить наши картины. И какая цена? Предупреждаю, стоимость данных шедевров нам хорошо известна! Мы специально экспертов из Третьяковки приглашали. И вообще, мы тоже кое в чем разбираемся. Вон, Афанасия у нас почти искусствовед!
Ощутив собственную значимость, я важно надула щеки, решив позже напомнить Клавке, что искусствовед и филолог — суть разные вещи.
Проша нервно заелозил в кресле.
— Э-э, понимаете ли, дамы, — робко заговорил он. — Мы только месяц как открылись. Вернее, даже не открылись еще. Если повезет — через десять дней заработает первая экспозиция. В связи с этим купить картины более чем за триста долларов мы не сможем.
Прохор с сожалением развел руки в стороны. Клавка восторженно пискнула, но тут же взяла себя в руки:
— Смеешься?! Да ты икры сожрал больше! Не-ет, меньше чем за пятьсот не отдадим. Каждую!
На меня навалилась ужасная слабость. Отвалить за «Демократию» и зеленых шахтеров такие деньги! Подозреваю, что Прохор еще меньше нас разбирается в живописи, раз предлагает подобную сделку.
Совладелец арт-галереи напыжился, вспотел, закатил глаза и через полминуты выдохнул:
— Согласен! Когда можно забрать картины?
— Картины против денег, — припечатала я. — Как говорится, утром деньги, вечером стулья, вечером деньги — утром стулья. Дальше по тексту.
Резкий звонок в дверь прервал приятную беседу. Душа у меня переместилась в район пяток, и я шепотом спросила:
— Кто это?
Клавка, воодушевленная удачной сделкой, отстранение пожала плечами:
— Открой и узнаешь.
На цыпочках я прокралась к входной двери и замерла. Посетитель еще раз позвонил, а потом забарабанил в дверь чем-то очень тяжелым.
— Кто там? — просипела я.
— Кто?! — взревел Сашкин голос. — Это ваш ум, честь и совесть!
Я метнулась обратно в комнату и без сил плюхнулась на диван, обреченно выдохнув:
— Сашка пришел.
Взгляд Клюквиной заметался по углам комнаты в поисках надежного укрытия.
— Откроешь? — спросила я, заранее зная ответ.