Пятницкий
Шрифт:
Швыдко проталкиваясь меж господских шуб и засаленных кафтанов мастеровых, Митрофан не ведал, что судьба именно сегодня развернёт его со столбового пути начертанного отцом, видевшим сына в духовном звании.
Добежав до угла Средне-Московской, остановились на миг. Осмотрелись. Ярмарка у постоялых дворов широка и полна.
Хоть до рождества говеть ещё неделю – прилавки ломятся, а народ роится по всей площади. Облачка пара из сотен ртов появляются и тут же тают в морозном воздухе. Лошади фырча, трясут мордами, стряхивая искры инея с лохматых ушей.
Собачонки, не ведающие поста, снуют у мясных рядов. На лету хватают кости, что кидают им сердобольные торговки.
Народ загодя закупается к Рождественскому столу.
Не скоромным яствам: шматам сала, свиным ножкам и жирным гусям – придёт черёд через несколько дней. А пока они замороженными чурбачками развешены на перекладинах у лавок, чтобы хозяйки издали видели товар.
– Кипит! Кипит! Лей кубышка, не жалей добришка! – кричат продавцы сбитня, разливая горячий, дымящийся напиток из чана, к которому подкидывают уголья тлеющего рядом костерка.
Меж рядов прохаживаются бабы с большущими лотками. Лотки накрыты толстыми шалями. От них, на несколько шагов впереди, идёт густой, сытный запах горячего хлеба.
– Пи-ироги с ка-артошечкой! Черепенники с по-остным маслицем!.. Только из печи!
Ребята, проголодавшиеся во время длинной воскресной службы, взяли черепенник – гречневый оладушек. Под шалью они вправду ещё не успели остыть. Разломив пополам стали аккуратно отщипывать тёплые кусочки и клали в рот, стараясь не уронить ни крошки.
Подбежавшей в надежде на поживу лохматой шавке, Митрофан серьёзно сообщил:
– Пост. Мяса сами не едим!
Та тявкнула пару раз, обращаясь теперь к Сашке. Но тот тянул шею уже совсем в другую сторону. Туда где начинались ряды с новогодними игрушками, бенгальскими огнями и леденцами на палочках.
Там сновали компании городской ребятни, среди которой попадались товарищи из училища. Перед праздниками, те, кто ехал на каникулы домой, старались купить подарки близким. Скудные сбережения, хранимые с самого лета, тратились под рождество на конфеты, хлопушки, маски. На всё то, что в далёких сёлах губернии, почиталось их младшими братьями и сёстрами как редкие, невиданные сокровища. На расписные игрушки приходили смотреть соседские ребятишки, угощались конфетами, и радовались блестящим обёрткам. Разглаживали их на коленях, рассматривали незамысловатые рисунки, смакуя в беззубых ртах мармеладки и карамель.
– Айда к Петрову в лавку, – предложил Васька. – У него, ребята гутарили, переводные картинки новые.
Заскочили в лавку. У купца Петрова, по моде, стоит ёлка. На ветках, покачиваются фарфоровые игрушки и стеклянные шары с позолотой, бог знает сколько стоящие.
Ребята остановились рассмотреть украшения. Ставить ёлки к празднику затеяли недавно. Раньше украшенные деревья появлялись только в лавках у немцев. Сейчас новый год стал отмечаться и воронежскими купцами оценившими, что чем боле праздников, тем охотнее до покупок народ.
Рассматривая ёлку, Митрофан размышлял вслух:
– Чудно у городских! Ведь ясно писано, лета зачинаются от Рождества Христова. Значит и новый год числится в день как Христос родился. Нихай бы хоть с 1 марта Новый год. Весной солнышко как заиграет, земля оснулась, всё в цвет идёт.
– В январе дюже чудно, – согласился Васька.
Разговору не дал хода приказчик, не любивший бездельно шатающихся по лавке.
– У нас правило простое: кто зашёл, тому рады – говори, что надо. Ничего не надо – глянь кратким сроком, да иди с Богом! Чего желают молодые люди? – приказчик вытащил из стола пухлый конверт. – Ваши товарищи сегодня имели интерес к переводным картинкам. Новая партия из Петербурга. Есть дамы, цветы как обычно, и былинные богатыри. Богатырей осталось мало. Быстро разбирают. По 11 копеек за штуку.
Ребята переглянулись. Цена не малая, но новинка того стоит. Богатыри как живые, с мечами, в кольчугах и алых плащах.
Приобрели по картинке и, схоронив за пазуху, выскочили из лавки на морозный воздух.
В лавке у Федотова купили конфет, сахарных петухов на палочках, и оставалось ещё на бенгальские огни.
Ребята бежали дальше. Мимо бакалеи, трактира, булочной…
Глухой хруст примятого снега, и дух хлебной лавки колыхнули в памяти Митрофана вкус сухарей, которые он с братьями желубал дома на печи.
Захотелось, дунуть ветром над зябкими, пустынными степями, и в минуту оказаться дома, на тёплой печи. Хрустеть горячими, ломкими корками, которые мать собирала в мешочек, лежащий за грубкой. Гладить мягкого, мурлыкающего кота… Но каникул ждать ещё неделю. Когда дом, в котором не был полгода, так близко, неделя равна бесконечности.
Наконец нашли лавку с бенгальскими огнями. Начали рассчитывать в уме, сколько искристых минут радости можно позволить на оставшиеся монетки.
И тут, из чистого морозного воздуха, Митрофан ухватил ладный звенящий голос, плавными волнами скользящий меж торговых рядов.
Ещё не разбирая слов начал пробираться вперёд. Васька сразу понял, что повлекло друга. Все в бурсе знали о словах отца Ильи, предрекавших Пятницкому будущее «златого» голоса среди певчих кафедрального собора.
Любые песни давались ему легко. Как новорожденный телёнок, еле встав на ноги уже находит молоко матери, так и он, с первого раза верно брал мотив услышанный лишь намёком.
Ваське больше прочего нравилось, когда друг пел пасхальную «Да воскреснет Бог». Особенно место, где радостно вступают ангелы после жён мироносиц.
Уличный певец притулился между бакалейной лавкой и трактиром. Место щедрое. Народ снуёт живо, многие останавливаясь на минуту послушать, кидают медяки в раскрытый фанерный чемоданчик, лежащий на снегу.
Ребята стали рядом с притопывающим в такт песне краснолицым мужиком. Полы распахнутой волчьей шубы тяжело колыхались, подметая снег. Из приоткрытой двери кабака его напрасно окликали горластые приятели.
Кутаясь в серые пуховые платки, осыпанные блёсткими снежинками, остановились послушать несколько баб шедших со службы. Делая вид, что притопывают лишь из-за холода, косились в сторону. Стеснялись соседства хмельного мужика, не чтущего пост.