Пятницкий
Шрифт:
Заячий малахай певца покрылся инеем от выходящего изо рта пара. Похлопывая руками в шерстяных варежках по полам полушубка, он закончил развесёлую плясовую и начал неслыханную, грустную песню про рябину.
Митрофан сразу понял: песня очень хороша. Слушал неотрывно, забыв про мороз и бенгальские огни.
Песни лились дальше всё интереснее, ни одной из них не завозили ещё в Воронеж. Певец увидев, что народу прибавилось, снял варежки и достал со дна чемоданчика несколько тонких книжечек.
Привычно, на распев продекламировал:
Еду из Москвы в Одессу с необычным интересом.
Песни разные пою и слова их продаю.
Налетай, почти задаром
Можно петь за самоваром, можно в свадьбу, именины
В сватовство и на родины!
А всего-то четвертак, это чуть ли не за так!
– Ничего себе за так! – пробурчал Васька. – За четвертак можно щи с мясом неделю хлебать!
– Ещё послухаем, – решил Митрофан, несмотря на холод, резво лезущий под его кафтанчик.
Васька не стал спорить, рассудительно подумав: «Певец, поди, не дубовый. Должно пойдёт скоро в кабак греться. Не грех послушать ещё немного».
А Митрофан ловил каждое слово. Он никогда не слышал таких песен и уже представлял, как споёт их дома, в Александровке!
Всё время Митрофан мысленно подлаживался под мотив. Иногда подпевал тихонько, никому не слышно шевеля только губами, иногда просто напрягал связки в местах переката голоса.
Одно он сейчас знал точно – ему нужна эта книжка с песнями.
Митрофан, невыносимо стесняясь, подошёл к певцу чуть с боку.
Когда тот перестал петь, неловко, не зная с чего начать, дотронулся до его руки.
Тот обернулся, поправляя малахай и спросил:
– Чем могу служить, сударь?
Митрофана никогда ещё так не величали. Он растерялся окончательно. Во рту пересохло. Чуть собравшись, вытащил руку из кармана и протянул к певцу открытую ладонь. На ней лежали монетки.
– Сударь желает купить Песенник? Это всегда пожалуйста! Только тут шестнадцать копеек, а надобно двадцать пять.
Митрофан опустил голову.
– Да ты, похоже, немой! Может, тебе песенник не нужен вовсе?
Несколько человек, что не успели отойти, рассмеялись.
– Брешешь, ничего он не немой, сам ты с глушью! – выкрикнул Васька и тут же, на всякий случай отодвинулся назад, примеряясь дать дёру.
– Нашёлся заступник! Я тебе уши то сейчас надеру, – притворно рассердился певец и вновь обратился к Митрофану: – Ну, чего заробел? За шестнадцать копеек не продаётся!
– Что стоишь качаясь
Тонкая рябина…
В первое мгновение никто не понял, откуда идёт этот чистый голос. Мальчик стоял, наклонив голову, но с каждым пропетым словом поднимал её выше, и песня полетела, растворяясь вместе с облачками пара в наполненном жизнью воздухе воскресного утра.
Когда Митрофан закончил запомнившийся куплет то невольно зажмурился.
Гомон торговых рядов показался далёким и незначительным. Явственно, словно в тишине, услышал скрип саней, россыпь девичьего смеха в переулке и стук сердца. Открыл глаза… Показалось что редкие снежинки, медленно кочующие в безветренном воздухе, совсем остановились, то ли на долю секунды, то ли на целую вечность.
Возвращая положенный ход времени, вдалеке ударил колокол Покровской церкви. И тут же, совсем рядом, кто-то часто захлопал в ладоши. Митрофан догадался, что пока он пел, за его спиной остановились несколько человек. Обернуться не решился. Боязно.
В раскрытую ладонь, которую, забывшись, так и держал перед собой, упали несколько монет. Меценатом оказался господин, в пальто с бобровым воротником. Натягивая перчатку, обратился к своей даме:
– Мальчик весьма талантлив.
– Просто чудо какое-то, – оживлённо закивала дама и оглянувшись улыбнулась Митрофану. Он, смутившись, опустил голову.
Певец не растерялся. Быстро пересыпав монеты с ладони в свой карман, сунул мальчику медяк и весело сказал:
– Будьте добры сдачу, и вот ваш песенник! А голос у тебя отличный… Пой на счастье себе и людям!
Заправив ремешки замка на чемоданчике, он улыбнулся ребятам. Радуясь удачному дню, направился к трактиру.
Глава 3
Оставшуюся неделю перед Рождеством в городе лютовал холод.
Днём декабрьское стылое солнце, не давая тепла светило в заиндевевшие окна. Ночами было слышно, как скрипуче ступая по слежавшемуся снегу ходит мороз. Зло, до трещин, схватывал деревянные наличники, и сухие старые брёвна в стенах изб. Глухо дышал, леденя воду в чёрных зевах колодцев. Искал щели в сенях, надувая снежные дорожки к утру.
Учение тоже шло с прохладцей, а то и вовсе застывало у доски недвижными «статуями» учеников, не знающих урока.
Зубрить латынь, когда с лета не был в родном доме, а до праздников можно считать часы, для многих не представлялось возможным.
Ничего из нужного не задерживалось в голове. Мысли скакали зигзагами, как зайцы по снежной степи: от арифметики к тёплой печи, с которой не надо вставать по звонку надзирателя, от печи к праздничному сытному столу в родном доме, от стола до ледяной горки с санками.
Пока прискачет мысль обратно, короткий зимний день выхолостит ветер принёсший ночь.
Для Митрофана ожидание каникул скрашивали новые песни. Поначалу он никому не показывал книжку. Прятал её под армяком. Это было не сложно, в классах стоял холод. Печь топили с утра. Спасала она лишь до обеденной молитвы. На весь день положенного запаса дров не хватало, и потому разрешалось сидеть в верхней одежде.
Долго учить песни украдкой не получилось. Митрофан, переписал большую часть книжки в отдельную тетрадку, которую решил подарить брату на Рождество. На титульном листе красным карандашом написал пару строк виданных на открытках в лавке Петрова: «Кого люблю – тому дарю. Люблю вечно – дарю сердечно».