Пятый всадник

Паттерсон Джеймс

По мере того как Юки вызывала к жизни образ Кэйко, вокруг потихоньку начал слышаться теплый смех.

– После школы я часто ходила с ней в шопинг-экспедиции и, помнится, особенно любила бегать вокруг вешалок с одеждой и прятаться в примерочных кабинках. А она на это говорила: «Юки, тебе надо понять, что такое леди»… Вряд ли мне это удалось. – Юки печально усмехнулась. – Я предпочитаю громкую музыку. И короткие юбки… Да, мама, я знаю, в твоих глазах даже эта юбка слишком коротка!.. Она хотела, чтобы я вышла замуж за юриста. А я взяла и сама стала адвокатом. Моя жизнь далеко

не во всем оправдала ее надежды, но мама всегда дарила мне свою любовь, свою поддержку… и все-все-все… Да, мама, мы были с тобой в одной команде. Лучшие друзья… Сейчас, когда я стою здесь, со своим дядей, я не могу представить себе мир, где бы не было мамы… Я буду любить, и тосковать по тебе вечно.

У Юки задрожали губы, и она уронила голову.

Держа между ладонями четки из ограненных камешков, она подняла их до уровня лица. Раздались слова японской молитвы, которую Юки читала на пару с дядей Джеком. К ним присоединились друзья и родственники.

Затем Юки поклонилась гробу матери.

Правой рукой я сжала ладонь Клэр, левой – ладонь Синди, чувствуя, как меня переполняют эмоции. По щекам Юки катились слезы.

– Ну почему в жизни так много горя?.. – прошептала Клэр.

Глава 42

Я потратила минут десять, чтобы по карте дойти до юго-восточного угла кладбища. После многочисленных разукрашенных мавзолеев, статуй, львов и ангелов я, наконец, увидела простенький камень, который мне до сих пор давил на сердце.

Выбитые в граните буквы потемнели от пятнадцатилетней работы дождей и мха, хотя сама надпись читалась без труда: «Хелен Боксер, жена Мартина, любящая мать Линд-си и Катерины. 1939–1989».

В голове тут же всплыла сценка из далекого детства: мама готовит нам завтрак, одновременно собираясь на работу. Одной рукой закручивая свои соломенно-желтые волосы, второй она достает из тостера горячие ломти, делая вид, что обжигает пальцы, и комически приплясывая, чтобы нас с сестрой позабавить.

В ту пору по рабочим дням мы не видели ее до наступления темноты.

Хорошо помню, как вместе с сестрой мы возвращались из школы в пустой дом; как я делала ужин из макарон с сыром; как мы просыпались по ночам от воплей за стенкой; как мать кричала на отца, чтобы тот заткнулся и дал детям выспаться…

И еще я помню, какой стала жизнь после ухода папаши: замечательный, но такой недолгий период облегчения, свободы от чугунного отцовского кулака… Мама сделала себе прическу с кокетливыми завитками, стала брать уроки пения у Марси Вайнштайн, что жила неподалеку. Шесть лет жизни, как она выражалась, «полной грудью», пока ее не скосил рак молочной железы.

На похоронах я стояла прямо здесь, где стою сейчас. В душе ни вот на столько не было тихой, выплаканной печали, а на губах – красноречия, как, например, сегодня продемонстрировала Юки. Я онемела от гнева и все пыталась отвернуть лицо, чтобы не видеть отца.

А сегодня у могилы матери я задумчиво смотрела на желтые от осени холмы южного Сан-Франциско и слышала, как над головой, в сторону Аляски, летит реактивный самолет. Мне очень хотелось, чтобы мама увидела, что у нас с сестрой

все в порядке, что девочки у Кэт умненькие и здоровенькие, что мы с ней вновь помирились…

Хотелось объяснить маме, что работа в полиции подсказала мне смысл жизни. Не возьмусь утверждать, что сама всегда понимаю, кем именно стала, однако думаю, что мама не возражала бы видеть меня такой, какая я есть.

Я погладила шершавый бок могильной плиты и вслух произнесла то, в чем даже себе признавалась редко:

– Я по тебе очень скучаю… И мне горько, что я не смогла показать всей своей любви, пока ты была жива…

Глава 43

По дороге из Кольмы в Сан-Франциско мысли мои носились между любовью и смертью. Перед глазами то и дело всплывали лица людей, которых я любила и предала земле.

На мосту уже мерцали огни, когда я въехала в город и устремилась по узеньким, бегущим в гору улочкам Потреро-Хилл.

Оставив машину на некотором расстоянии от дома, я уже предвкушала ждавшие меня маленькие удовольствия и милые вечерние хлопоты.

Ключи в руке, вот и дверной замок… И тут вдруг я услышала характерный лай моей Марты. Снаружи!

Этого не могло быть, потому как… В общем, не могло – и все тут.

А может, я спятила?

Или – постой-ка! – скажем, Марта тайком прошмыгнула у меня под ногами, пока я запирала дверь, отправляясь утром на похороны?

Я завертела головой вправо-влево, напряженно прислушиваясь и ощупывая взглядом улицу.

А затем я увидела, как из пассажирского окна черного седана, притормозившего за моим «иксплорером», выглянула знакомая морда.

От облегчения я чуть не задохнулась. Подумать только, добрый самаритянин нашел мою собаку и доставил ее прямо к хозяйке!

Я нагнулась к окну, чтобы поблагодарить этого замечательного человека и дать тумаков Марте – и едва не плюнула с досады на саму себя.

Как я могла? Как я посмела забыть?!

Глава 44

Руки Джо были полны бумажных пакетов, и потому он с трудом вылез из машины, но я все равно схватила, обняла и расцеловала его, пока Марта прыгала у нас под ногами.

– Ты когда приехал?

– В десять утра. Как и обещал.

– О Господи…

– Неплохой, знаешь ли, денек провел. Футбол вот передавали. Прикорнул пару часиков на пару с Мартой. Потом отправились с ней за продуктами.

– Джо, я…

– Забыла о моем приезде, да?

– Прости. Я такая бестолковая, все напортила…

– Э-э нет, подружка, маловато будет. Поддай-ка искренности.

– Я все могу объяснить!

– Только по-настоящему, – шутливо пригрозил Джо. – И чтоб никаких адвокатских фокусов, договорились?

Я счастливо рассмеялась, обняла его, и мы все отправились по лестнице.

– Обещаю, что заглажу вину, вот увидишь!

– Уж это само собой… – прорычал он, после чего прижался потеснее.

Оказавшись на кухне, Джо выставил пакеты на стол, тут же убрал мороженое в морозилку. Затем сел на табуретку, сложил руки на груди, задрал ногу на ногу и уставился на меня глазами, в которых ясно читалось: «Нуте-с, чего ждем?»