Пыль Снов
Шрифт:
Они вышли в темноту, и через миг Сеток волной охватило облегчение. Мутная раздувшаяся луна, слабое зеленоватое свечение, очертившее Кафала и Ливня, давно ставшее привычным тошнотворное сияние металлических частей упряжи кобылы. Однако россыпь звезд над головами кажется искаженной, сдвинутой — она не сразу сумела узнать созвездия.
— Мы далеко к северу и востоку, — заявил Кафал. — Но путь назад вполне преодолим.
Духи иного мира заполнили равнину, растекаясь и становясь все эфемерней. Вскоре они пропали из виду. Она ощутила отсутствие как
Пришельцев окружила пустая равнина, плоская словно дно древнего моря.
Ливень вскочил в седло. Она услышала, как он вздыхает. — Скажи, Кафал, что ты видишь?
— Ночь — я мало что вижу. Мы, вроде бы, на северном краю Пустошей. Значит, вокруг нет ничего.
Ливень хмыкнул, как бы обрадованный словами Баргаста. Кафал заглотил наживку. — Почему ты смеешься? Тоже что-то видишь, Ливень?
— Рискую показаться мелодраматическим, — отвечал Ливень. — Я вижу пейзажи души.
— Древние пейзажи, — предположил Кафал. — Вот отчего ты чувствуешь себя стариком.
— Овлы жили здесь сотни поколений назад. Мои предки взирали на эти самые равнины под этими самыми звездами.
— Уверен, что взирали, — согласился Кафал. — Как и мои.
— У нас нет памяти о Баргастах. Но я не стану спорить. — Ливень помолчал. — Воображаю, тогда здесь не было такой пустыни. Больше бродячих животных. Огромных зверей, сотрясавших землю. — Он снова засмеялся, но это был горький смех. — Мы опустошали и называли это успехом. Невероятное ослепление.
Он протянул руку Сеток. Она не спешила в седло. — Ливень, куда ты хочешь скакать?
— А не все равно?
— Раньше было все равно. Но я думаю, теперь — нет.
— Почему?
Она покачала головой: — Не для тебя. Я не вижу тропы, тебя ожидающей. Для меня. Для духов, приведенных мной в наш мир. Я их не покину. Странствие остается незавершенным.
Он опустил руку, всмотрелся во мрак. — Ты считаешь себя ответственной за их участь.
Она кивнула.
— Думаю, что буду скучать.
— Погодите, — вмешался Кафал. — Вы оба. Сеток, ты не можешь бродить тут одна…
— Не бойся, — бросила она. — Я буду тебя сопровождать.
— Но я должен вернуться к своему народу.
— Да. — Больше она ничего не сказала. Она стала домом тысячи сердец и кровь зверей, словно кислота, обжигала ей душу.
— Я побегу так быстро, что ты не сможешь…
Сеток захохотала. — Давай сыграем, Кафал. Когда поймаешь меня, сможешь отдохнуть. — Она повернула голову к Ливню. — Я тоже буду скучать по тебе, воин, последний из овлов. Скажи, среди женщин, что охотились на тебя, хоть одной удалось ранить тебя в сердце?
— Только тебе, Сеток… а смотрю я на вас почти пять лет.
Озорно улыбнувшись Кафалу, Сеток умчалась словно заяц.
Баргаст хмыкнул: — Она не сможет долго выдерживать такой…
Ливень дернул поводья: — Волки зовут ее, Ведун. Загони ее, если сможешь.
Кафал
— А ты и не спросил, — ответил Ливень.
Он глядел, как Кафал находит привычный ритм бега. Длинные ноги унесли его вслед Сеток.
Город кипел. Невидимые армии отражали атаки упадка, собирались неисчислимыми полчищами, чтобы вести битвы с разрухой. Лишенные вождя, отчаянные легионы — весившие не больше пылинки — посылали разведчиков далеко в стороны от привычных путей, в тончайшие капилляры бесчувственного камня. Один из разведчиков обнаружил Спящего, скорчившегося, недвижного — почти мертвого — в давно заброшенной комнате самого низшего уровня Жиров. Трутень, забытый и столь сонный, что Ассасин Ши’гел, в последний раз прошедший по коридорам Кальсе, не ощутил его присутствия, избавив от постигшего всех остальных истребления.
Разведчик призвал сородичей; вскоре сотня тысяч солдат облепила трутня, залив чешуйчатую шкуру слоем масла, вводя в тело существа мощные нектары.
Трутень оказался жалким созданием, с ним трудно было работать; какой ужасающий вызов — преобразить его физически, пробудить, оставив достаточно интеллекта, чтобы принять командование. Сотня тысяч стала миллионом, потом сотней миллионов; солдаты умирали, выполнив задачу, и сородичи торопливо пожирали их и возрождали в новых формах, с новыми функциями.
Изначальным назначением трутня была экскреция, производство разнообразных соков, дающих новорожденным Солдатам Ве’Гат мощные мышцы и уплотненные кости. Его самого питали армии, служившие Матроне и доносившие ее команды; но здешняя Матрона не спешила производить Солдат. К моменту появления врага и битвы их было меньше трех сотен, так что трутень вовсе не умирал от истощения. Потенциальная пригодность трутня подарила цель хлопотливым легионам; однако их снедало отчаяние. Экзотические запахи наполнили Кальсе Укорененный. Чужаки проникли внутрь и оказались нечувствительными к попыткам изгнания.
Не скоро трутень начал шевелиться. Открылись два новых глаза, семь век последовательно разомкнулись и разум, знавший только тьму — экскреторам зрение ни к чему — вдруг смог обозреть царство одновременно знакомое и чужое. Старые ощущения смешались с новыми, быстро переделывая мир. Веки двигались вверх и вниз, даруя все более тонкое понимание — тепло, потоки, движения, структура и много других факторов, которые трутень мог осознавать лишь смутно.
Призрак, не ведавший даже собственного имени, оказался оторванным от смертных спутников и полетел по течениям, которые они не смогли бы ощутить, течениям, которые даже сам не смог бы ясно описать. Беспомощный от непонимания, он строил привычные концепции — армии, легионы, разведчики, битвы и войны — но сам понимал, что это условность. Приписывать жизнь столь крошечным сущностям сам по себе ошибочно; однако же они доносили до него знания — или он оказался попросту способным красть мысли из взволнованного полчища приказов, проносящихся по Кальсе комариным, слишком тихим для смертного уха зудением.