Пыль Снов

Эриксон Стивен

Но бог, показавшийся из пламени, не был Фенером. Это был Худ. Он выпростал скрюченные, мутно-зеленые руки; под ногтями его был гной; он шарил неуверенно, словно Владыка Смерти ослеп, не уверен в себе, утомлен позорными своими обязанностями.

Внимание Худа скользнуло по рассудку Мертвяка, чуждое во всех своих аспектах; одно чувство распознал юнец — горе, бесформенное и глубинное, жгучее, исходящее из сердцевины божьей души. Такое горе чувствуют по умирающим чужакам, незнакомцам — горе безличное, абстрактное. Такое горе одевают словно плащ,

примеряют и стоят, размышляя: что, если плащ этот перестанет быть невесомым? Что, если смерть станет персонализированной и ее тяжесть уже не стряхнуть с плеч? Что, если горе перестанет быть идеей и обратится миром удушающей тебя тьмы?

Холодный, нечеловеческий взор прошелся по Мертвяку — и в черепе раздался голос: — Ты думал, они заботятся.

— Но он… он же был человеком Фенера…

— Не бывает сделки, интересной только одной стороне. Не бывает контракта с одной лишь кровавой подписью. Смертный, я жнец обманутых.

— Вот почему ты скорбишь… я чувствую его… твое горе…

— Чувствуешь. Наверное, оттого, что ты один из моих людей.

— Я одеваю мертвых…

— Потакая их самообманам. Да. Но не эта служба мне нужна. Говоря, что ты один из моих, что имею я в виду? Не спрашивай, смертный. Со мной не торгуются. Я обещаю лишь неудачи и потери, прах и голодную землю. Ты мой. Мы начинаем игру, мы с тобой. Игру, в которой победит более хитрый.

— Я видел смерть, меня ею не испугаешь.

— Неважно. Вот суть моей игры: кради жизни, вырывай их у меня. Прокляни руки, которые увидел ныне, ногти, черные от прикосновения к мертвецам. Плюй в безжизненность моего дыхания. Обдури меня как сможешь. Узнай истину: нет службы более честной, нежели предложенная тебе. Веди против меня битву. Для этого придется признать мою силу. Как я признаю силу в тебе. Уважай тот факт, что я всегда выигрываю, а тебе суждены лишь неудачи. В ответ я дарю тебе свое уважение. За смелость. За упрямый отказ от того, что является величайшей мощью смертных.

За все это, смертный, потешь меня интересной игрой.

— А что я получаю взамен? Насчет уважения не надо. Где моя выгода?

— Только то, что сумеешь взять. Неоспоримые истины. Спокойный взгляд на горести жизни. Вздох принятия. Конец страха.

Конец страха. Даже столь юный человек, неопытный человек, как Мертвяк, осознал ценность дара. Конец страха.

— Не будь жесток с Хестером Виллом. Умоляю.

— Я не склонен к жестокости, смертный. Однако его душа ощутит себя подло обманутой, и тут ничего не поделаешь.

— Понимаю. Но Фенер должен ответить за предательство.

Он ощутил в голосе Худа сухое удовлетворение: — Однажды все боги ответят перед смертью.

Мертвяк заморгал, когда очаг угас и в комнате вдруг стало темно. Поглядел на Вилла и увидел, что старик уже не дышит. Лицо застыло, став изломанной маской ужаса. На лбу появились четыре черных пятна.

Мир не дает нам многого. А то, что дал, слишком быстро забирает. И руки зудят, оказавшись пустыми, и глаза слепо

смотрят, видя лишь пропасть. Солнце заслоняют пыльные тучи. Человек сидит и желает узреть своего бога, но ничего его не ждет, кроме тоски.

Мертвяк пробирался по закоулкам памяти, а такое дело следует свершать в одиночестве. Он блуждал, словно потерявшись среди заросших руин в сердце Летераса, среди нездешних насекомых, зияющих ям и пронизанных корнями груд земли. Владыка Смерти снова протянул руку в мир, размешал лужу человеческой крови. Но Мертвяк остался слепым к выведенным узорам, к очередному повороту хитрой игры.

Он чувствовал, что страшится за своего бога. За Худа, за врага, за друга. Единственного из треклятых богов, которого уважает.

Игра некроманта непонятна никому постороннему. Для всех он похож на старую крысу, увиливающую от кота. Неравная схватка, равная взаимная ненависть. Но на деле всё совсем не так. Худ не презирает некромантов — бог знает, что никто лучше них не понимает его и его мира, последнего-из-последних. Избегая черного касания, крадя души, издеваясь над жизнью, оживляя трупы, они свершают истинное богослужение. Ведь истинное богослужение по сути своей игра.

— Не бывает сделки, интересной только одной стороне.

Едва сказав это вслух, Мертвяк кисло ухмыльнулся. Слишком много иронии в разглагольствовании перед духами, особенно в месте столь ими перенаселенном, в десятке шагов от Дома Азата.

Он слышал, что Брюс Беддикт был однажды убит, но вскоре притащен обратно. На редкость горький дар — удивительно, что брат короля не свихнулся. Если душа сошла с тропы, обратный путь заставляет глупца спотыкаться на каждом шаге. Каждое движение неловко, словно ступни уже не соответствуют отпечаткам на земле, словно душа больше не вмещается в сосуд плоти и ощущает себя обманутой, попавшей не в то место.

Недавно он услышал также о женщине, проклятой неупокоенностью. Рутан Гудд намекнул, что спал с ней… что за извращение? Мертвяк покачал головой. Все равно что пользовать коров, собак, коз и бхок’аралов. Нет, еще хуже. Но хочет ли она избавиться от проклятия? Нет. Ну, тут он с ней согласен. Нехорошо возвращаться. Легче привыкнуть к неизменности смерти, чем к гниению, увяданию тела. К тому же мертвецы никогда не возвращаются полностью. Это как заранее знать секрет фокуса. Никакого удовольствия. Они потеряли все утешительные иллюзии…

— Мертвяк!

Он повернулся и увидел пробирающегося мимо ям и деревьев Бутыла.

— Слышу, ты тут разговариваешь — но духам никогда нечего сказать. Что толку с ними болтать?

— Я не с ними.

Молодой маг подошел к нему и встал, уставившись на древнюю джагутскую башню. — Видел обоз, который выстроили за городом? Боги, там столько всего, что на пять армий хватит.

— Может, хватит, может, нет.

Бутыл хмыкнул: — Прямо как Скрипач говоришь.

— Мы идем в никуда. Пополнить припасы будет трудно, а скорее всего невозможно.