Пылающий символ. Том 1
Шрифт:
Элина поинтересовалась:
– А где ваша внучка?
– Придет позже, – ответила Нинель Николаевна.
В процессе дальнейшего разговора выяснилось, что она – петербурженка, а в Бургасе живет семья ее дочери. Два раза в год Нинель Николаевна приезжает в Болгарию, чтобы провести время с внучкой.
Вскоре к ним, как и ожидалось, присоединилась Лидия. По ее недовольному лицу было видно: если бы не голод, она бы предпочла остаться в каюте. Однако мало-помалу девочка оживилась, и дело было не в приятной беседе, а в красавце-болгарине, который вызвал у нее восхищение. Беседуя с бабушкой, она то и дело на него поглядывала.
Сам же Богдан все внимание устремил на красивую блондинку, сидевшую за соседним столом в компании не менее симпатичной темноволосой подруги. Из обрывков их разговора стало ясно: девушки – шведки, и ту, что приглянулась Богдану, звали Одой.
К половине седьмого за двадцатым столом еще пустовали два места. Одно из них вскоре занял невысокий круглолицый турок по имени Ердын Экинджи. Свое опоздание он объяснил неувязкой с каютой и рассказал, что оплатил сьют с одной спальней, а его заселили в гранд сьют с двумя. Во избежание непредвиденных расходов он потребовал переселить его согласно билету. И это оказалось весьма кстати, поскольку гранд сьют предназначался итальянскому епископу и его помощнику.
Ердын Экинджи был многословен и говорил по-английски. Вскоре все сидевшие за столом последовали его примеру.
Последним, в сопровождении служки и метрдотеля, к двадцатому столу подошел епископ, о котором упомянул Ердын Экинджи и которого Элина видела в терминале. Его внешность была типичной для католического священника: худощавый, среднего роста, с бесстрастным сухим лицом и молодыми глазами.
Приветствуя участников трапезы, епископ назвал свое имя:
– Меня зовут Теофилус Чезарини.
Он сел во главе стола, а скромный помощник Себастиан разместился по соседству, там, где сидели симпатичные шведки.
Официанты принесли закуски и хлеб, Теофилус Чезарини сложил перед собой руки и преклонил голову:
– Благослови, Господи Боже, нас и эти дары, которые по благости твоей вкушать будем… Аминь.
– Аминь, – повторил Богдан с усмешкой глубоко неверующего человека.
Все приступили к ужину.
Недолгое молчание вскоре прервал епископ:
– Если кто-то считает, что трапеза и молитва несовместимы, то и приятных ощущений от еды этому человеку ждать не стоит. Когда я был ребенком, мой дед после ужина садился у камина и с улыбкой говаривал: «За столом посидел, как в раю побывал».
– Хорошо сказано… – с почтением проговорила Элина.
– Еда – это дар божий. И чтобы пища приносила нам пользу, необходимо подобающим образом к ней относиться.
– Молиться? – спросил болгарин.
– Не молитва делает еду особенной, а благословение Господа, – закончил мысль Чезарини.
Изобразив на лице подобие интереса, Богдан поменял тему:
– Во сколько прибываем в Стамбул?
– Завтра в десять утра мы будем в Ялове, – ответила Нинель Николаевна. – Стоянка в Стамбуле – на обратном пути.
– Ах, как жаль! Хотел осмотреть храм Софии. – Богдан выжидательно и несколько провокационно взглянул на священника. – Кажется, теперь там снова мечеть?
– К сожалению, это так, – Теофилус Чезарини опустил глаза. – Когда я думаю о Святой Софии, я глубоко печалюсь.
– Действительно неприятно. – Элина посмотрела на епископа, затем перевела взгляд на его помощника Себастиана, который сидел за соседним столом и, казалось, слушал спиной.
– Судьба храма – внутренне дело Турецкой Республики, – с видимым напряжением проговорил Ердын Экинджи.
Оторвавшись от еды, Нинель Николаевна возразила:
– Ошибаетесь, уважаемый. Собор Святой Софии – памятник общемирового значения.
– По закону здание мечети нельзя использовать по-другому! – воскликнул турок.
– Тысячу лет Софийский собор был главным храмом всего христианства, – сдержанно прокомментировал Чезарини.
– Собор Святой Софии – личная собственность Мехмеда Второго, который взял его на шпагу и объявил мечетью. – Ердын Экинджи раскраснелся, и с этой минуты разговор превратился в дискуссию. – Никто не смел отнимать мечеть у мусульман и делать ее музеем. Даже Кемаль Ататюрк!
– Кемаль Ататюрк забрал Святую Софию не только у мусульман, но также у православных, – рассудительно заметила Нинель Николаевна. – Переход храма в музей был важным этапом на пути преобразования Турции в светское государство.
В спор нехотя вмешался Богдан:
– Ступив на этот путь, Кемаль Ататюрк дошел до логического конца: умер от цирроза печени по причине алкоголизма, – он проговорил эту фразу медленно, с едва уловимой иронией, явно позируя и стремясь произвести впечатление.
– Так или иначе, приняв такое решение, турецкое правительство пошло на конфронтацию со всем христианским миром, – заметила Элина, теребя пальцами свой кулон.
– А вы, простите, кто по профессии? – с заведомым неприятием спросил Ердын Экинджи.
Она ответила:
– Я – бывший военный.
– На мой взгляд, война – не для женщин, – улыбнулась ей Нинель Николаевна.
– Там, где я жила, это обязанность.
– Вы – израильтянка? – Ердын Экинджи переменился в лице. – Это многое объясняет!
– Гражданство не может быть ни виной, ни заслугой, – сдержанно проронила Элина.
За соседним столом послышался взрыв хохота, не относящийся к их разговору, но это окончательно выбило турка из колеи.
В его глазах вспыхнул злой огонек.
– Айя-София была и остается символом священного завоевания, обещанного нашим Пророком! Мы, турки, потомки великих османов, обязаны хранить и высоко нести Его знамя!
– Но-но… Не слишком-то хвалитесь своими завоеваниями, – тихо, но с заметным достоинством проговорила Нинель Николаевна. – Сдается мне, что ваше знамя изрядно потрепано.
– На что это вы так изысканно намекаете? – с подтекстом спросил Ердын Экинджи.
– Я намекаю на две русско-турецкие войны, когда русские войска дошли до Константинополя и могли бы вернуть Храм Софии, а заодно Босфор и Дарданеллы.