Раб и Царь
Шрифт:
– Сначала вино, а потом водку.
– Ерша хватанул, – сказал отец. – Хорошо, что ещё с пивом не мешал. Запомни, Саня, вино с водкой никогда мешать нельзя.
– А мне сказали, что градус нельзя понижать.
– Это кто же тебя так просветил?
– Мужик какой-то.
Мама с папой расхохотались.
– Честно говоря, я думал, что вы меня ругать будете. А вы смеётесь.
– Кончилось время тебя ругать. Взрослым ты стал. А то, что ты силы свои не рассчитал, так это даже и к лучшему.
– Да чего же хорошего? Голова как
– Вот в этом вся наука и есть, – сказала мама. – Ты сегодня себя целый день свиньёй чувствовать будешь. И норму свою на всю жизнь запомнишь. Не расстраивайся, через это все парни проходят. Было бы хуже, если бы ты сегодня встал, как огурчик.
– Хорошо, что сегодня в институт не надо, – пряча улыбку, сказал отец. – Представляешь, с какой физиономией ты бы сегодня показался там? Это вы что, всей группой так первое сентября отметили?
– Да нет. Знакомого в институте встретил. Вот и зашли в кафе поболтать. Да вы его знаете. Володя Рабов. В нашей школе с третьего по пятый класс учился.
– Раб что ли? – удивился отец.
– Ну да. Помните, он у нас ещё старостой был.
– Ещё бы не помнить! – оживилась мама. – Разве эту историю возможно забыть? Он и в институте у вас старостой станет, попомни моё слово.
– Да, полно тебе, мама! Когда это было? Мы же тогда детьми были. Всё давно изменилось.
– Я не буду с тобой спорить. Пройдёт время, и ты всё сам увидишь.
– Папа, а ты тоже так считаешь?
– Понимаешь, Саня, – задумчиво ответил отец, – человек формируется до шести лет. А дальше меняется только форма, а содержание остаётся, как правило, неизменным.
– По-твоему, после шести лет в сознании человека ничего существенного не происходит?
– По-моему, так. До шести лет происходит формирование личности человека. Создаётся его нравственный костяк.
– А потом?
– А потом идёт его дальнейшее развитие, но уже на базе этого костяка.
– Значит, потом уже изменить в принципе ничего нельзя?
– Почему нельзя? Можно. Только это очень трудно сделать. Человек начинает воспринимать мир через призму тех убеждений, которые ему заложили в детстве. Попадает, так сказать, в их зависимость.
– Становится их рабом, – добавил я.
– Можно сказать и так.
– Рабом, – повторил я и задумался.
– Ну да, рабом, а что, собственно, тебя так взволновало? Вы что, обсуждали эту тему?
– С ним – нет. Мы говорили про дедовщину в армии. Он считает, что неуставные отношения – это тот сук, на котором держится не только армия, но и всё общество. У него отец был военным, и его позиция по этому вопросу меня не удивила. Я удивился другому.
– Чему? – заинтересовался отец.
– Тому, что абсолютно все, кто принимал участие в нашем споре, а в нём принимало участие много людей, поддержали Володину точку зрения, а не мою.
– Что же здесь удивительного? – сказала мама. – Ты же этот спор не в академии наук затеял, а в пивной?
– Не в пивной,
– Какая разница? Как говорит папа, меняется форма, а не содержание.
– Значит, ты считаешь, что если бы я на эту тему разговаривал с интеллигенцией, то результат был бы другим?
– Конечно, другим, но ты не обольщайся. Ты бы всё равно был бы в меньшинстве. Я всех людей делю на две категории, – пояснила мама, – это рабы и цари. Увы, но в основной своей массе у людей рабская психология. В обществе царей мало, большинство рабов, даже среди интеллигенции.
– Честно говоря, мне трудно поверить, что Володька – раб. Он всегда старался быть первым. Мама только что сказала, что нисколько не сомневается в том, что и в дальнейшем его поведение вряд ли изменится.
– Ты просто неправильно понял маму. Царь не тот, кто имеет много власти и денег, а тот, кто свободен от предрассудков. Мало того, царь использует свою свободу для созидания, а не для разрушения. Иисус был царём, хотя ничего не имел, а Понтий Пилат был рабом, хотя имел и власть и деньги.
– Но если всё так, как ты говоришь, – не соглашался я с отцом, – то как ты объяснишь такое явление, как прогресс? Ты только что сказал, что созидать могут цари, а не рабы. А так как в основной своей массе люди рабы, то общество не может быть созидательным.
– Я не говорил, что рабы не могут созидать. Они созидают, и очень даже хорошо, но только при одном условии: они должны быть в кандалах, а рядом с ними должен стоять надсмотрщик с плёткой. Сними кандалы, убери надсмотрщика, и они тут же уничтожат всё, что только что создали. Самое опасное – это дать рабу свободу. Нет более жестокого хозяина, чем освобождённый раб.
У Володи Рабова утро началось тоже с головной боли. Стоило ему подняться с постели, как вчерашний день тут же напомнил о себе. Он, сморщившись, как прошлогодний лист, держась за стенку, чтобы не потерять равновесия, побежал на кухню, чтобы найти чего-нибудь остренького. Там, в трусах и майке, уже сидел отец.
– О! Явление Христа народу! – засмеялся он. – Головка не болит?
– Тебе смешно, а мне не до смеха.
– Садись. Сейчас тебя вылечу.
Отец вытащил из холодильника бутылку водки и налил своего «лекарства» в стакан. При этом не забыл и про себя.
– А у тебя что, тоже голова болит? – спросил Володя.
– Тебе для лечения, а мне для профилактики, – отшутился отец. – Пить в одиночку – самое последнее дело. – Он поднял свой стакан и чокнулся с Володей.
«Лекарство» и действительно подействовало. Не успела приятная теплота дойти до желудка, как головная боль стала утихать.
– Огурчиком, огурчиком закуси, – учил отец. – А теперь щей кислых поешь. Мамка уже приготовила.
Володя поморщился, глядя на тарелку со щами, но спорить не стал. Стоило ему только попробовать, как отношение к щам резко изменилось. Тарелка моментально опустела.