Раб и солдат
Шрифт:
Дальше разобрались быстро. Приказал туркам эту четверку связать. Собрать все ножи великого мастера Бахадура, вытереть их и вернуть кудеснику. Позвал кучера, спрятавшегося в кустах в метрах ста от побоища. Тот, испуганно таращась на гору трупов, приблизился к коляске.
— Мы доберемся сами. Из вас, доблестный конвой, такая же охрана, как из нашего Димы — пехлеван-богатырь. Один остается сторожить пленных, другой скачет вызывать местное начальство. Ферштейн?!
Жандармы хмуро кивнули. Потом сообразили, что их ждет награда. Дружно закивали и заспорили, кому остаться, а кому — ехать.
Студент молчал. Продолжал переживать.
— Ты тоже так…? — спросил он
— Конечно! — ответил я, чуть соврав, чтобы успокоить его окончательно. — И похлеще тебя рвало! А как иначе? Это же человек! Какой-никакой, хоть тысячу раз подлец и гнида! И потом. Не убей ты его, сейчас бы мои мозги подбирал!
— Да, так! — согласился Дмитрий-воин.
Его лицо, наконец, ожило в робкой улыбке. Я хлопнул его по плечу.
— И никак по-другому! Задали перцу арнаутам! — вдруг раздухарился бывший юнкер.
— Арнаутам? — не на шутку удивился я, припомнив словечко, которым окрестили крымские татары моих любимых балаклавцев, отчего они бесились.
— Ну, да! Так еще прозывают разбойников-гайдуков.
Еще один пазл встал на место. Выходит, не албанцами называли татары греков, а просто бандитами. Враки! Балаклавцы есть лучшие и преданнейшие солдаты Государя Императора! И уж точно смелее турок. В пыли валяться при виде гайдуков не будут!
… Нужный нам город лежал на берегу реки Мерич посреди широкой плоской равнины. Цикалиоти мне все уши прожужжал про то, какие прекрасные шелковичные и виноградные сады окружают Адрианополь. Но со стороны, с которой мы подъезжали к городу, я увидел мраморный лес — колонны и столбы, увенчанные каменными тюрбанами и прочими восточными головными уборами. Мусульманское кладбище, а не тутовые деревья и виноградная лоза встретили нас у крепостных стен с пробитой в них аркой въездных ворот. Вдалеке болгарин в синей чалме и темной куртке пахал свое поле.
— В сельской местности живут одни болгары, — пояснил мне Дмитрий. — Зато сам город — преимущественно греческий.
— Можно ли доверять местным грекам? — спросил я, настраиваясь на деловой лад.
— Сложно сказать. С момента, когда русские войска покинули город, прошло почти десять лет. Открытые симпатизанты России постарались получить наши паспорта и покинуть город. Оставшиеся или скрывают свои чувства, или не имеют ничего против султанского правления.
Я уже знал, что во время греческого восстания и русско-турецкой войны здесь творились страшные дела. Погромы и убийства греков потрясли древнюю столицу Фракии. История умалчивала лишь об одном: как ответили свои мучителям уцелевшие, когда город сдался войскам Дибича? Ведь русская армия обрушилась на Адрианополь столь внезапно, столь стремительно спустилась в страшный зной с Балканских гор, что город никто не успел покинуть. Гарнизон позорно разбежался. Растерянные горожане раскрыли ворота. Боя не случилось. Крепостные стены не пострадали. Они не хранили следы пуль и картечи, в отличие от бастионов Варны, в которой я побывал со Спенсером два года назад.
Город императора Адриана мне приглянулся. Обилие мечетей его не портило. Отсутствие мостовой могло создать проблему горожанам в дождливый период, но я иллюзий не строил. Насмотрелся уже на состояние городских дорог и в Тифлисе, и в Центральной России. Все было в духе времени. А Адрианополь дышал стариной, и это было прекрасно. Его древние мосты через полноводный Мерич были восхитительны. Сады и тополя с кипарисами, соперничая высотой с минаретами, давали много тени и радовали глаз весенней зеленью. Розовые и темно-красные, голубые и коричневые дома образовывали подчас прелестные уголки, если не замечать, что местами город имел вид неопрятный и бедный. По цвету домов можно было безошибочно определить, какой национальности их владельцы. У турок, например, в чести были красные.
Цыган-возчик остановился на углу оживленной улицы, запруженной толпами пестрого восточного народа. Перед каменным крыльцом двухэтажного, темно-коричневого, очень опрятного и хваставшего свежей штукатуркой дома, окруженного лавками торговцев. Над дверьми висел круглый герб с двуглавым орлом и надписью: «Consulat Imperial de Russie». Прибыли.
Консул нас ждал. Мы решили отдохнуть с дороги, а с утра приступить к делам. Ужин прошел в разноцветной гостиной. Прислуживал типичный Иван, круглолицый малый в поддевке — лакей-крепостной, которого консул привез с собой из костромской деревеньки. Дмитрий остался обсудить с коллегой консульские дела, а мы с Бахадуром отправились спать. Трехдневная дорога утомила.
Прямо с утра я взял быка за рога и приступил к делу. Остановил сетования консула на завал с судебными тяжбами, которыми его мучали местные греки, вступившие в русское подданство, и с судебными и полицейскими дрязгами.
— Консул на Востоке, — разглагольствовал он — это в меньшей мере посол, а посол Бутенев в Царьграде в большей мере консул…
— Меня интересует дворец Эмин-паши, — прервал я бессмысленный треп дипломата.
— В каком смысле? — изумился консул.
— Можно ли в него тайного проникнуть и вывезти из него человека.
Консул вытаращил на меня глаза в полной растерянности.
— Выкрасть?!
— Именно. Черкеса Сефер-бея.
Консул дернул кадыком. Подробно изучил мой иконостас на груди. До него только сейчас дошло, что к нему прибыли неприятности. Большие проблемы! И серьезный парень в моем лице.
— Дворец Эмин-паши стерегут кавасы и жандармы-заптие. Узнаете их по в красным курткам и саблям на боку.
— Серьезная охрана?
— Скорее многочисленная.
— Сефер-бей покидает дворец?
— Никогда! Только, когда отправляется в Константинополь. Он следует туда с большой охраной.
— Ожидаемо, — промолвил я в задумчивости. — Нужно по месту посмотреть.
— Отправимся немедленно! — Дмитрий горел неподдельным энтузиазмом.
— Спокойно, студент! Не будем же мы бегать по городу в офицерских мундирах. Ни к чему привлекать внимание к нашим нескромным персонам.
— Я подготовился. Переоденемся в греческое. На улицах легко затеряемся.
Консул слушал нас в полной прострации. В его тихий спокойный мирок, где главным потрясением было вызывающее поведение почетного консула Австрии, таскавшего огромную саблю, царапавшую ступени мраморных лестниц, ворвалась буря с кавказских берегов. Ему, человеку светскому, благовоспитанному, с хорошими манерами и связями, казалось невместно погружаться в мир рыцарей плаща и кинжала. Помощи от него ждать не приходилось.
— Мы с пашой друзья, — растерянно пробормотал он.
— Располагаете ли вы каким-нибудь силами? — добил я беднягу своим вопросом.
— Мне по положению полагается четыре каваса-турка и десять греческих охотников, принятых на русскую службу и носящих нашу форму, но я был бы счастлив просить вас не привлекать их к своим делам. Мне здесь еще жить и работать.
Охотниками, как я уже знал по кавказской службе, называли добровольцев, а не тех, кто гоняется по фракийским полям за пернатой дичью. И, судя по всему, наш консул не из таких. Не охотник! Он напоминал мне Кислярского, которому Бендер предложил парабеллум. Такой же жалкий и растерянный. С трудом сохраняющий лоск и почти утративший лицо.