Раб моего мужа
Шрифт:
Но вчера ночью Джеймс обошелся с ней как с куском мяса, а сегодня обескуражил своими догадками о Самсоне.
«Я разберусь с этим черномазым», — вновь прозвучало в голове, и Элизабет содрогнулась. А вдруг муж все узнает! Вдруг кто-нибудь ему донесет! Роза видела запачканные простыни. Люси знает, что Самсон не ночевал дома. Даже Анна, и та о чем-то догадывается… Если Джеймс заподозрит измену…
«Нет! Анна ничего не скажет. А если проболтается Роза или Люси, то буду все отрицать. Я белая, они черные — им никто не поверит…».
Правда,
Она подняла глаза и вздрогнула, столкнувшись с пытливым взглядом свекрови. Старая карга смотрела так, словно пыталась просверлить ей черепную коробку, чтобы разнюхать, какие мысли роятся в ее мозгу.
Хватит! Отодвинувшись от стола, Элизабет поднялась. Она тоже поедет на поле. Не станет ждать, пока Браун наплетет Джеймсу всякой ерунды. Надо взять все в свои руки прежде, чем муж испоганит все, чего она добилась с таким трудом.
Не обращая внимания на недоуменный взгляд свекрови, Элизабет вышла в вестибюль. Там она увидела Розу, которая, напевая себе под нос, обмахивала метелкой позолоченную картинную раму.
— Роза, — позвала Элизабет, и рабыня оглянулась.
— Да, мэм?
В ее голосе Элизабет уловила насмешку. Или ей померещилось? Лицо Розы, в целом миловидное, казалось дерзким — то ли из-за надутых губ, то ли из-за высоких, круто изогнутых бровей.
— Принеси, пожалуйста, мои перчатки и шляпку, — попросила Элизабет.
Негритянка кивнула и, плавно покачивая бедрами, двинулась к лестнице. Элизабет буравила взглядом ее спину и гадала, не растрепала ли Роза о запятнанной простыне.
Когда рабыня вернулась, Элизабет надела шляпку, натянула перчатки и вышла на улицу. В первый миг она прищурилась: гравий подъездной площадки так ярко белел на солнце, что слепил глаза. Сойдя по ступенькам, Элизабет в растерянности остановилась. Идти в поле пешком? Но это слишком далеко. Ее атласные туфельки не самая подходящая обувь для подобной прогулки, да и от долгой ходьбы может разболеться нога.
Надо послать кого-то за лошадью. Элизабет оглянулась по сторонам, но никого не увидела. Даже Цезарь, обычно околачивающийся у входа, куда-то запропастился. Что ж, придется идти в конюшню самой.
«Наверняка, там будет Самсон», — подумала она, и от этой мысли сердце встрепенулось в груди.
Миновав розарий и фруктовый сад, Элизабет добралась до хозяйственного двора. Там было тихо и безлюдно: все негры собирали хлопок.
Обогнув коптильню, она сразу заметила у конюшни Самсона. Тот чистил привязанную к ограде лошадь. Рубахи на нем не было, и мускулистые плечи, сливаясь по цвету с гнедым лошадиным боком, лоснились как шелк. Элизабет невольно залюбовалась этой картиной, правда грубые шрамы, вкривь и вкось пересекающие спину, несколько портили вид.
Услышав шаги, Самсон обернулся и тотчас прервал свое занятие. Положив скребницу на столбик ограды, он подошел к калитке. Элизабет увидела,
— Мне нужна Снежинка, — проглотив ком в горле, сказала она. — Хочу съездить в поле.
— Да, конечно… мэм, — каким-то странным, надтреснутым голосом ответил он. — Она в стойле. Я собирался подстричь ей гриву.
Повисла неловкая тишина. Понурив голову, Самсон глядел в землю. Его ноздри раздувались, губы были плотно сжаты, на скулах играли желваки. Элизабет поняла: он знает все. Неизвестно, как долго он простоял вчера на балконе, но он явно слышал, или даже видел, как Джеймс насиловал ее.
Слышал, видел — и ничего не сделал. Но что бы он мог? Ворваться в спальню и вышвырнуть Джеймса? Конечно же нет. Это сгубило бы их обоих. Но что теперь? Она стала ему противна? Он даже не хочет на нее смотреть.
Ее потряхивало, пальцы судорожно теребили перчатку. Обрывки мыслей хаотично мельтешили в голове. «Я должна что-то сказать! Что-то сделать… Решить, как нам быть дальше…»
Молчание затягивалось, но тут Самсон принял решение за них двоих. Он распахнул калитку загона и вопросительно посмотрел на Элизабет, как бы приглашая войти.
Она взглянула в его большие, с продолговатым разрезом глаза. Солнце било ему в лицо, и зрачки светились изнутри как вишневый янтарь. Сколько горечи, сколько боли плескалось в этих глазах! И злости… Черной, бурлящей злости. На нее? На Джеймса? Или на самого себя?
Элизабет осмотрелась по сторонам и, никого не заметив, шагнула вперед. Самсон посторонился, пропуская ее за ограду, и запер за ней калитку на крючок. Затем приоткрыл ворота конюшни, а когда Элизабет проскользнула внутрь, вошел следом.
Солнце заливало конюшню сквозь небольшие окна под потолком. Вдоль прохода тянулись денники, над дверцами которых торчали любопытные морды лошадей. На стенах висели уздечки, вожжи и хомуты, а на перегородках между стойлами были нахлобучены седла.
В воздухе пахло сеном, кожаной амуницией и лошадьми. Это показалось знакомым и даже родным: такой же запах чуть уловимо исходил от одежды Самсона.
— Здесь так чисто. — Элизабет кивнула на тщательно подметенный пол.
— Я же не работаю в поле, у меня полно времени, чтобы наводить здесь порядок, — ответил Самсон.
Элизабет прошлась вдоль денников, любуясь лоснящимися мордами лошадей. Снежинка, узнав хозяйку, потянулась к ней, и Элизабет почесала под челкой ее лоб. Она гладила белую бархатистую шерстку и чувствовала, что Самсон смотрит ей в спину: на ее собственном загривке встали дыбом мелкие волоски.
И как ей теперь себя с ним вести? Разумнее всего сделать вид, что между ними ничего не было. Разыграть перед всеми и друг перед другом спектакль под названием «раб и госпожа»… Но как быть с тем, что когда он рядом, она счастлива и свободна, как птица, парящая в небесах? Как отмахнуться от того, что только с ним она ощущает себя живой?