Рабочее созвездие
Шрифт:
Сидим за столом, пишем назначения, заходит Ирка, берет Савкову голову и кладет себе на грудь. Ну, думаю, психи, пора от этой компании отрываться. Жаль, вертолет улетел. Когда, спрашиваю, от вас автобус уходит? Успею, зря, что ли, звонил, ждут ведь. А Савок: останься, завтра еще поглядим, а сейчас к нам пойдем, чаю… Э-э, думаю, братцы, чай, кофе, кефир еще предложи: нет, говорю, поеду. Меня больные ждут. Тут Савок на меня посмотрел, а потом отвернулся, вроде рукой махнул. Потом-то я понял, что это для меня значило, а тогда не обратил внимания. Нет, спрашиваю, у тебя детских
На станцию Савок меня проводил. Идем молчим. Он, вижу, хмурый и какой-то растерянный, что ли… Зря, говорю, ты расстраиваешься, все хорошо будет. А он: как, говорит, думаешь, гнойный ты хирург, если бы Пушкина мы с тобой оперировали, выжил бы он? У Пушкина перитонит, говорю, был — пуля толстый кишечник повредила. Злая штука, мог бы и помереть. А ты бы, говорит, стал, его оперировать? Вряд ли, отвечаю. Без меня бы нашлись. В Москве, в Киеве… А ты, спрашивает, ты? Я бы, говорю, отказался. Посмотрел он на меня опять этак, не мигая, и ничего больше не сказал. Потом уж гляжу из автобуса, стоит — не шевелится. Действительно, думаю, прямо тебе индийский бог. Ну и бог, думаю, с тобой. Адью.
А дня через три позвонил я туда по телефону. Все-таки волнуюсь — как? А мне говорят, мальчик умер. Вот-те на! Я сразу даже не поверил: хорошо ведь, знаю, сделали. А потом, думаю, слава богу, отдал я тогда Савку скальпель, уберег господь! А как, спрашиваю, фамилия-то мальчика, я хоть запишу, не успел тогда в спешке. А мне — голос у сестры там задрожал — Савчук, говорит, Женя, а вы, говорит, вы… И трубку положила.
Сергей Поляков
ПРОБИЛО!
Рассказ
Бобышев в тот день был «из ночи». Он только что вернулся с дежурства (Славка работал в чугунолитейном слесарем-ремонтником), поставил на плиту подогревать на малом газу остатки вчерашнего ужина и собирался выгулять собаку. Пальма, чистокровная сибирская лайка, от нетерпения виляла хвостом, мешала подцепить к ошейнику поводок, повизгивала. Бобышев оттянул защелку, открыл дверь и чуть не столкнулся носом к носу с дядей Петей Ивановым, пенсионером.
— Переодевайся, — немощно просипел дядя Петя, — сток опять забило. Надо, Славка!
«Надо так надо», — подумал Славка, спускаясь с собакой во двор. Смена ему сегодня выпала тяжелая: кто-то то ли нарочно, то ли машинально закрыл на выходной вентили, и замерзшая за ночь вода разорвала батареи. Бобышеву и еще двум слесарям пришлось возиться с ними всю ночь. Славка думал с утра залезть в постель и как следует, всласть выспаться, тем более что жена с вечера ушла с детьми к теще — и вот на тебе, не было печали.
На улице было холодно, ветер сбивал с карнизов снег, начиналась метель. Вокруг темного пятна уличного колодца роились мужики. Наверняка снова, как прошлой осенью, забило тряпьем сток. Мужики глядели
— Бабы это виноваты, — голосом обладателя тайны рассуждал Семен Никитич Зайцев, весьма бодрый, крепкого сложения пенсионер. — В прошлый раз сколько тряпок вытащили? И колготки, и эти, как их…
— Кто-то бюстгальтер спустил, — поддержали Семена Никитича мужики.
Народу возле колодца набралось уже много: с десяток пенсионеров, корреспондент местной газеты, худощавый стеснительный дядечка, бухгалтер горторга Прохоров, начальник строительного участка Геннадий Иванович Свистунов — матерый, с крупным лицом мужчина, маячили еще какие-то незнакомые Славке люди…
— Надо бы зондом попробовать проковырять. — Полемика вокруг забитого колодца мало-помалу приобретала конкретно-деловое направление. — Сантехника не мешало бы позвать.
— А вот Славка-то, — сказал кто-то из толпы, и все сразу заоглядывались, словно впервые увидели Бобышева. — Мастер. Можно сказать, кандидат наук в этом деле.
— Надо так надо, — сказал Славка. — Пойду переоденусь.
Когда Славка в телогрейке, болотных сапогах и рукавицах снова спустился во двор, там вовсю раздавался голос управдома Семена Леонтьевича Борисова. Этакого шустрого пузатенького низенького роста человечка с писклявым бабьим голосом и лицом, на котором не росли ни борода, ни усы. Мужики почему-то заглазно звали управдома «двухснастным». Леонтьич стоял на вихляющемся под ним осиновом чурбаке и читал что-то вроде короткой лекции.
— Вот, к примеру, взять Бобышева, — услышал Славка, подходя поближе. — Знаете, что он натворил два месяца назад? — Управдом сделал паузу, чтобы слушавшие вспомнили.
Бобышев пришел тогда из ночной смены — их снимали на ликвидацию аварии в городе, сложил замочить в ванну грязную одежду, открыл краны и, сев на кухне, заснул. Управдома, влетевшего в квартиру Славки, чудом тогда не искусала собака. Бобышеву пришлось белить у Леонтьича и платить за подмоченные кресла: тот грозился подать в суд.
«К чему это он про затопление-то?» — подумал Бобышев.
— Он же заплатил тебе, — заступились за Славку мужики. — Побелил — чего еще?
— Не во мне дело! — Управдом, казалось, только и ждал этой реплики. — Вода могла бы потечь ниже, затопить других… Ладно, я оказался дома. Вот к чему приводит халатность. Так и теперь — кто засорил сток? — Леонтьич нашел среди слушавших Бобышева и уставился на него.
— Я, что ли? — с вызовом сказал тот. — У нас и дома-то никого всю ночь не было.
— Я не говорю, что ты. — Со своего чурбака управдом смотрел на Славку очень смело. — Не говорю. Но тоже — чья-то халатность. Товарищи, мы будем строго наказывать…
— Ладно, хорош. — Мужики были не особенно настроены в выходной день слушать на ветру речи управдома. — Ты дело говори.
— А чего? — Управдом и этой реплики, казалось, ждал. — Надо канал прочистить, и все. Зондом не получится, даже и пытаться нечего, надо штангами из соседнего колодца продавливать. Только вот кто в колодец полезет? — И снова, не мигая, посмотрел на Бобышева.