Работорговцы
Шрифт:
С лучников сорвали снарягу, скрутили локти и запястья за спиной сыромятными ремешками и поволокли в деревню. Это были крепкие парни, воняющие бараньим жиром и едким потом. Одеты они были в мешковатые портки и рубахи с круглым воротом. Сапоги им заменяли длинные вязаные носки с тесёмками под коленом и толстой шерстяной подмёткой. Лапы у них были как у взрослых мужиков — крупные, мускулистые и волосатые донельзя.
«Неужели до деревни сил хватит?» — удивился Щавель, но навстречу выехала телега, запряжённая сивым лошаком. Вехобиты с умом организовали погоню, выслав вперёд группу захвата в матёрых носках, чтобы не спугнуть лазутчиков стуком копыт, а то канут в чащу, ищи их потом. «Знают, с кем имеют дело, — подумал Щавель. — Значит, Камаз продал. Напугался и метнулся
Их уложили на телегу и погнали в Спарту. Брошенные ничком на корявые серые доски, отец с сыном наблюдали, как заросли с обочины отступают вдаль, их сменяют заборы из натыканных вплотную хлыстов, перед которыми иногда облагораживает вид могучая берёза с неизменной скамеечкой под ней. Нет-нет, да мелькнёт за изгородью бабье лицо, обрамлённое наглухо повязанным тёмным платком. Зыркнет и скроется, словно опасаясь мужниной затрещины. С разных концов побрехивали собаки, вели своеобычные пересуды куры с индюками, да блеяли вдалеке бараны, проясняя на словах вопросы лидерства в коллективе, раскидывая рамсы кто овца безгласная, а кто нет. Чего не было в Спарте, так это детского смеха. Выбредавшие со двора карапузы (все в сапогах!) строго таращились на пленников, многозначительно поднимая к небу указательный палец, а некоторые неоднозначно засовывали его в рот, и у тех, кто выглядел постарше пяти годов, висел на поясе короткий детский кинжал.
Телега остановилась на площади. Простучали по ступенькам лёгкие, еле слышные шаги, командир группы захвата умёлся на доклад. Пленников вздёрнули под микитки, поставили на ноги. Щавель обнаружил перед собою длинный одноэтажный дом, крашенный зелёной краской. Судя по гадкому нежилому виду, казённый. К корпусу примыкал сарайчик, рубленный из толстых брёвен, с узким, головы не просунуть, оконцем возле двери. «Тюрьма», — догадался старый лучник.
В здании заскрипели половицы под множеством ног. На крыльцо вышел рослый осанистый мужичина с роскошной волнистой бородой и завитыми волосами до плеч. Сразу было видно, что живёт он не на болоте, да вшей вычёсывает не менее трёх раз в день и не своими руками. Несмотря на жару, голову покрывала круглая баранья шапка. Он был наряжен в чёрную шёлковую рубаху навыпуск, поджатую серебряным наборным пояском, на котором висел кинжал в ножнах с золотым окладом, и в дорогие шаровары, заправленные в короткие сапоги с вышитыми голенищами. Следом появился тощий трясущийся старик в высоченной бараньей шапке, но одетый скромнее, зато у старца за поясом торчал самый настоящий допиндецовый пистолет, по легенде, выпускающий все пули за одно нажатие спускового крючка. Древний вехобит опирался на клюку. Было заметно, что силы ушли из него, однако в былые годы он равных себе не видел. Третьим из дверей сельсовета высунул жало Камаз. Подслеповато прищурился и тут же убрался назад. Командир юных спартанцев выскользнул из-за спин старших, спрыгнул с крыльца и присоединился к своим, безмолвно ожидающим приказаний.
— Я боярин Щавель из Тихвина, — процедил старый лучник расфуфыренному вехобиту. — Сними путы.
— Я Баран Сараев, — представился вехобит, пока спартанский мальчик развязывал узлы на ремешках.
Услышав имя знаменитого разбойника, Щавель подумал, что удача оставила его. Он сунул голову в рассадник боевиков, когда болотный командир заявился проведать свою малую родину. Судьба не подала ни единого знака или подала, но чутьё ослабло? «Прав был Карп, — Щавель не осрамился растиранием затёкших кистей, а сжал и разжал кулаки. — В вехобитскую деревню только в составе воинского подразделения должно заявляться, а я себя погубил и задание князя не выполнил. И Жёлудя погубил».
Жёлудю руки развязывать не сочли нужным, и то был нехороший знак. Стороны мерили друг друга взглядами: Щавель — ледяным, Баран Сараев — испытующим и слегка насмешливым, а старец — таким недвижным и прозрачным, что душа уходила в пятки, стремясь в подземное царство, куда притягивал хозяин всех душегубов.
К сельсовету сбредался народ. В основном, мужички, хотя мелькала среди них пара лютых разбойничьих рож.
— Поговорим, боярин? — на чистом русском спросил разбойник.
— Тебе Камаз уже всё рассказал. Что ты ещё хочешь узнать?
Древний вехобит раскрыл рот.
— Хетта (Спроси)… — переводя дыхание прокаркал старик, будто в глотку ему вставили заскорузлую бересту. — …вуш мича бу (…где находятся остальные).
Баран неторопливо, но с почтением кивнул, признавая мудрость старейшины.
— Ты приехал сюда не один, боярин. Такие, как ты, одни не ходят. Где тебя ждут остальные?
— Я пришёл с миром, — сказал Щавель. — Пришёл к Камазу как к старому другу, поговорить. Предупредить, пока не дошло до нехорошего. Не надо поддерживать железнодорожный ход, даже если посланцы Орды будут предлагать деньги. Москвичи вас сожрут и кости выплюнут. Они со всеми так поступают, как пауки, высасывая мякотку и оставляя пустую шкурку. Неужели ты думаешь, что для вас сделают исключение?
— Где твой отряд? — повторил вопрос Баран Сараев.
«Сказать, что ждёт в трёх верстах, и время на исходе? Сказать, что в Бухлове? Они будут здесь только послезавтра днём, в лучшем случае, а то и к вечеру. Не протянуть».
— Оставил в Бухлове возле косого трактира, — равнодушно бросил Щавель. — Не вернусь — приедут на зачистку.
— Отрядаш кюгал дал мнла ву дещь? (Кто командует отрядом?) — заметно было, что старейшина всё понимает, но говорит на своём, чтобы отмежеваться.
— Кто командует отрядом? — перевёл Баран Сараев вопрос старого разбойника, который, как всегда, смотрел в корень.
— Сверчок, — не стал лукавить Щавель. О местонахождении сотника Литвина разведка вехобитов уже могла донести.
— Десятник Сверчок сидит сейчас в Первитино, — расхохотался Баран Сараев, и борода его заколыхалась на пузе. — Весь отряд его там. А тебя я знаю, командир Щавель. Люди рассказывают, что ты учинил по пути из Новгорода.
— Ца ву и? (Так он один?) — проскрипел старец.
— Ца (Один), — ответил Баран.
И тогда старик засмеялся.
Внутри сарая была глубокая яма, накрытая деревянной решёткой, и Щавеля посадили туда, спустив лестницу. С Жёлудем не церемонились. На вбитый под крышу костыль накинули верёвку и подтянули за связанные за спиной руки так, чтобы парень держался на цыпочках, если не хотел порвать плечевые жилы. Одобрительно гогоча и гыркая, вехобиты заперли тюрьму, выставив охрану из спартанских мальчиков.
Полчаса парень держался, потом ноги устали, он начал ёрзать на носках, причиняя себе нестерпимую боль, и, наконец, застонал.
— Терпи сынок, — глухо прозвучал из ямы голос Щавеля. — Не давай зверям радоваться.
— Что у них за аттракцион? — Жёлудь пробовал перенести вес чуть ниже к пятке, чтобы дать отдохнуть ногам, но суставы выворачивались, а перед глазами плыли цветные круги. — Где у них мера есть?
— Нет у них меры, кроме как для своих. Им все вокруг чужие, а мы дали себя поймать.
— Ветер дул в лицо, — прохрипел Жёлудь. — Я не учуял.
— Не винись, я тоже не услышал. Вехобиты лесные люди, как мы.
— Какие они люди… — эльфийское воспитание дало трещину.
— Тоже верно, — согласился Щавель.
Помолчав, он продолжил, чтобы не терять контакт с сыном:
— Слышишь меня?
— Слышу, батя.
— Помнишь, я натаскивал тебя бегать по песку и в воде удары бить? Вехобиты своих сызмальства гоняют по болотам и учат борьбе. Только не как у нас, с перерывом на науки, а всё время. Дети вырастают тупыми, но проворными и покорными воле старших. Спартанец, как Михан от отца, не уйдёт счастья на стороне искать, а будет служить здесь до самой смерти. У них здесь, в Спарте, питомник боевиков. В прочих местах не сложилось. Так что не винись, что нас сцапали как котят, это Спарта.