Работорговцы
Шрифт:
— Здоров, — ёмко высказался вехобит и пригласил гостей в избу.
Обиталище Камаза изнутри выглядело ещё плачевнее, чем снаружи. Начиная с сеней, пол был застелен овечьими шкурами, небрежно брошенными друг на друга. Зимой это было нелишне — половицы свободно прогибались, обнаруживая отсутствие в полу засыпки. С наступлением холодов в щели, должно быть, изрядно дуло. Однако летом плохо выделанная овчина воняла, а протоптанные в шерсти дорожки свидетельствовали, что половики хозяин не выбивал годами. Кроме подгнивающих старых кож смердело горелым бараньим салом, дрожжами и квашеной капустой. Да ещё перекисшим потом от нестиранных одежд вехобита. Обоняя исключительно богатую симфонию запахов, Жёлудь вычленял самые насыщенные оттенки,
Подстать овчинному размаху громоздилась русская печь, давно не белёная и местами облупившаяся до кирпичей. На боку змеилась трещина, замазанная глиной. Для экономии дров по другую сторону горницы сложили плиту, к которой Камаз ссыпал поленья. Ржавая жестяная труба от плиты тянулась под потолком к вытяжке русской печи, и хозяину приходилось нагибаться, чтобы не снести её головой. У дальней стены, отгораживая от кухни, стоял могучий буфет, когда-то крашеный чёрным лаком, но сильно вытертый. Под окнами лавка, напротив — стол и табурет под ним. Сбоку, возле перегородки, делящей жилую половину, прилепилась багровая тахта с ободранными валиками, застеленная овчинным покрывалом. Перегородку на всю её величину украшала картина маслом — чёрно-оранжевый тигр, крадущийся в высокой изумрудной траве. Пасть зверя была оскалена, демонстрируя клыки с мизинец величиною, алый язык и угольный зев, уводящий в бездонную утробу. Дьявольские жёлтые глаза художник сделал с круглым человеческим зрачком, придав морде зверя осмысленное выражение. Словно глумясь над силами ада, картину обильно засидели мухи, а сверху на раме наросла армированная паутиной пыль. Паукам здесь жилось вольготно, они наплели тенет под потолком, на окне билась муха, жалобным жужжанием оповещая, что завтрак подан, и на зов бежал матёрый крестоносец, готовясь отомстить за осквернение образа своего повелителя.
«Вот он какой, спартанский аскетизм», — подумал Жёлудь, присаживаясь на затёртую сальными портками лавку и стараясь не елозить рукавами о замызганный стол, который со дня сотворения не видел ни кипятка, ни ножа скоблящего. Щавель отказался от еды, удовольствовались квасом и миской зелёного лука, для которого хозяин выкатил массивную зелёного стекла допиндецовую солонку. Отведав шибающей в нос буроватой услады сердца, Жёлудь отметил, что квас перестоялся и уже начинал веселить.
— Рассказывай, — предложил Щавель, незаметно сбивая выскочившего на стол таракана.
— Спрашивай, — улыбнулся вехобит, вроде, дружески, но такой злодейской ухмылкой, словно, собирался приступить к свежеванию гостей заживо. — Ты никогда не приходишь просто так.
— Меня не интересуют ваши племенные дела и родственников твоих тоже не требую сдать, — Жёлудь обратил внимание, что отец стал говорить в тон вехобиту, а тот расслабился и развесил уши. Раньше парень нечасто просекал его трюки, но теперь жизнь пошла серьёзная, беспечное отношение к ней кончилось, наблюдательность возросла в разы. — Меня интересуют вещи, идущие из Москвы: засланцы, движуха, которую они наводят. Были здесь манагери джалеш (сучьи манагеры)?
— Щито? — подался вперёд Камаз, не разобрав прогоны старого командира. — А, нэт, не были. В Васильевский Мох приходили.
— Говорили, что надо изменить производственные отношения с Великим Новгородом и перебросить производительные силы с Великого Тракта на Московское Шоссе?
— Такие разговоры были, — лаконично ответил Камаз.
— Где у вас тут ближайший офис?
— В Москве, наверное, — пожал плечами вехобит. — Нэт у нас тут офисов, и манагери нэт. Заходил какой-то… рэпер, а! Танцэват хотэл, прикинь, да! Не лезгинка, не зикр, а свой танэц поганый. Мы его в старый колодец сбросили. Это нэ Москва, это Спарта-а-а! — врезал он кулаком по столу, посуда подпрыгнула так, что из солонки вытряхнулась соль.
У Щавеля от удивления аж бровь поползла вверх.
— Настоящий живой рэпер?
— Да! И в кэпке задом наперёд, — как ребёнок обрадовался Камаз.
— Так он что у вас, в старом колодце до сих пор плещется?
— Нэт, засыпали мы колодец с рэпером, чтобы не орал, и дэрево сверху посадили.
— Правильным ходом движетесь, — одобрил Щавель. — Настоящий мужчина должен в своей жизни сделать три вещи — ограбить караван, закопать москвича и посадить дерево. Караваны из Москвы часто ходят?
— Я тут нэ вижу ничего, — вздохнул вехобит. — Совсэм старый стал.
— Брательник твой, Ушат Помоев, в администрации Васильевского Мха ведь работает, — отчеканил Щавель, не спрашивая, а утверждая.
— У тэбя такой взгляд, будто ты цэлишься, — улыбнулся Камаз.
— Я и целюсь, — ответствовал Щавель, не давая съехать вехобиту. — Предпочитаю заранее. Потом бывает надо попадать, и несколько раз подряд. С москвичами заезжают басурмане из Орды?
— Нэт. В Москве бывают, у нас им дэлат нечего. Щито им ловить на болотах?
— Волну гнать, — сказал Щавель. — Вон, в Осташкове наладили железнодорожный ход. Медвепут Одноросович брата своего в Вышний Волочёк отправил, средства из бюджета выделил. Тот дом купил, и кредиты стал давать всем подряд, а за невыплаты отбирать имущество. За три года прибрал к рукам городскую администрацию и чуть было водный ход под контроль не взял. Изымал у населения средства и готовился финансировать железнодорожников. Хан Беркем за трудовые заслуги ростовщика статуэткой с дарственной надписью наградил, а мы Едропумеда расстреляли за эти дела. У Медвепута Одноросовича от огорчения разум помутился, и он на Вышний Волочёк наехал. Пограбил, отступил. Сейчас ответку получает от светлейшего князя, а ты сам знаешь, что Великий Новгород шутить не любит.
— Ватаа! (Кошмар!) Нэ лубит, абанамат, ай, нэ лубит, — сокрушённо пробормотал вехобит, шкурой чувствуя грозную поступь княжеской дружины.
— Ты до брата доведи, — отчеканил Щавель, словно вбивая каждое слово в душу Камаза, как гвоздь в голову. — Информацию. Переметнётесь к москвичам, у вас в каждой деревне встанет на постой наёмное войско, собранное из китайцев и всякой сволочи. Сначала баранов съедят, потом баб и детишек. Мужиков сразу под нож, ты знаешь повадки китайцев. Будут стоять до зимы, пока болота не замёрзнут. Тогда придут в ваши посёлки на островах и добьют уцелевших. А для дорожных работ светлейший князь переселит сюда пару деревень из-под Валдая. Поговори с Ушатом, не тяни. Ну, ты понял?
— Понял, — повесил нос вехобит.
Щавель поднялся.
— Бывай здоров, Камаз. Адикел (До свидания). Живи долго.
— Гурду вай (Увидимся), — злобно пробормотал Камаз, не поднимая головы.
Он не вышел их проводить. Так и сидел, глядя в пол, потряхивая башкой и невнятно бормоча, словно беседуя с кем-то невидимым, но, скорее всего, с тараканами в своей голове.
Вехобиты догнали версты через две. Дорога петляла, густой подлесок глушил без того тихий топот шерстяных подошв. Восьмеро парней помладше Жёлудя напали скопом. Щавель сбил переднего метким ударом в челюсть, но был схвачен за руки и опрокинут навзничь. Жёлудь успел лишь замахнуться, как юный спартанец поднырнул, обхватил поперёк туловища и бросил через себя с прогибом. Жёлудь влетел в кусты и его тут же прижали, не давая рыпнуться. Парень попробовал отмахаться ногами, но по рёбрам тут же загуляли две пары пяток, больно, но без размаха и умения. Жёлудь скрючился, его ещё немного попинали, чисто из куража молодецкого, азартно гыркая друг другу что-то для ободрения. Жёлудь слушал их гортанную речь с придыханием и неизменным ударением в начале слова, и ничего не понимал. Это были в человеческом образе как бы не совсем люди. Так мог выглядеть явный враг, и парень положил себе за цель при первом удобном случае отправить вехобитов на тот свет, чем больше, тем лучше.