Работорговцы

Гаврюченков Юрий

Когда боль в плечах стала нестерпимой, пятки коснулись пола и в голове застучали молоточки. Жёлудь уже не слышал, что говорит ему отец, а усилием воли пытался разогнать серую пелену, боясь потерять сознание и упасть. В оконцовке, ему сделалось даже не боязно искалечиться. Боль притупилась, но держаться парень стал на одном лишь нежелании выказать слабость и тем потешить вехобитов. Нежелание перерастало в упорство, из упорства проросла ярость. Жёлудь скрипел зубами и сжимал все свои чувства в точку, как сосредотачивался, целясь в мишень, только теперь противодействие было туже любого лука, заряд собрался посильнее стрелы и цель оказалась совсем крошечной, но

жизненно важной. Он не заметил, как отворилась дверь, но в тюрьме почему-то стало светлее. Точка выявила свою уязвимость и возникло чёткое понимание, что не промахнулся. Пол закачался и приблизился. Его куда-то поволокли. Перед глазами разверзлась темнота и в эту темноту Жёлудя сунули вниз головой, что-то прокричав ликующее напоследок. Земля плашмя ударила по спине и вышибла весь воздух. Жёлудь лишился чувств.

Жёлудь кувырнулся через голову и плюхнулся на лопатки. Щавель обмер. Ему показалось, будто парень сломал шею, но треска не было. Пол сотрясся, взлетел сор, вехобиты наверху загомонили.

Когда в яму сбросили тело сына, Щавель подумал, что теперь из тюрьмы выхода нет. Закопают, как рэпера в колодце, присыплют пол сарайчика землёй и сложат в него дрова. Кто найдёт? Никто здесь искать не станет. Это прямое и чёткое как рельса рассуждение пролегло в голове старого лучника с быстротою выпущенной стрелы.

Жёлудь упал как мешок и не шевелился. Решётку опустили. Прежде, чем закрыли дверь, и в яме стало совсем темно, Щавель бросился к нему, приложило ухо к груди. Сердце билось. Лёгкие с хрипением засосали воздух.

«Живой! Значит, не закопают!» — он перекатил парня на живот, зубами и ногтями впился в узлы. Торопливо ощупал руки. Всё цело. Жёлудь застонал.

— Это я, сынок, — прошептал Щавель, усаживая его возле стены. На полу слежался толстый слой опилок и гнилого сена, он пружинил, но нагрести кучу из этой подстилки уже не удавалось.

— Убью, — промычал Жёлудь первое, что возникло в голове, должно быть, самое сокровенное.

«Обязательно, — подумал Щавель. — По моей команде».

Вехобиты явились в сумерках. Отодвинули решётку, опустили корявую лестницу с примотанными лыком перекладинами. Глядя, как по ним карабкается Жёлудь, старый лучник окончательно уверился, что звери если и отпили здоровья, то некритично.

На площади ждал запряжённый в новую телегу крепкий гнедой мерин. Переступал копытами в нетерпении, хотел пустить в ход нерастраченные силы. Пленникам связали за спиной руки, на сей раз только кисти, сделав поправку на смирное поведение. Усадили на сено. Возница и его спутник с луком и колчаном за спиной повели воз. Из проулка выехали на холёных лошадях Баран Сараев с двумя разбойниками. За поясом у болотного командира был заткнут кремнёвый пистоль, из-за плеча его пособника торчал гранёный ствол фитильного ружья, а третий вехобит вёз лук в седельном налуче.

— Как живёшь, командир? — окликнул Баран Сараев. — Хотел весточку передать Ушату Помоеву? Вот сам и обскажешь ему лицом к лицу. Ещё с тобой наверняка захочет поговорить о дружбе народов Угар Устоев. Ты не сомневайся, боярин, мы тебе покажем настоящее гостеприимство, а твоего сына ждёт особый уют.

При этом разбойники так заухмылялись, что стало ясно — вожак не врёт. Будет всё, что может представить человеческий ум, и даже больше, на что способна только фантазия звериная. Вехобитов распирала прямо детская радость. Ещё ни одному бандиту не удавалось так легко и небрежно, как спелую ягоду с куста сорвать, повязать новгородского боярина. За это им будет до конца дней почёт и уважуха, а дети будут

рассказывать о подвиге отцов своим внукам.

Дорога пошла в гору. Колёса стали вязнуть в песке, сырой ольшаник сменился реденьким сосняком, справа совсем прозрачным. Оттуда потянуло сыростью. «Река», — догадался Щавель. Вехобиты слезли с телеги и молча брели каждый со своей стороны, придерживаясь за оглоблю. Разбойники скопились впереди, и что-то обсуждали, перебрасываясь лаконичными репликами.

Телега взошла на пригорок.

— Бежим, — приказал командир.

Щавель соскочил с телеги, ринулся к обрыву, упал на спину, перекинул связанные руки через ноги — вперёд, вскочил, прыгнул на склон и, набирая скорость, вбежал в реку.

Следом — Жёлудь. Уже успели натянуть луки. Парень на бегу мотнул корпусом вправо-влево. Стрелы пролетели возле ушей.

Щавель влетел в воду, прошёл, раздвигая бёдрами течение, упал, поплыл, активно работая ногами и подгребая связанными руками насколько можно. Жёлудь мчался что было сил, не останавливаясь даже на склоне, не боясь споткнуться и свернуть себе шею. Бежать с руками за спиной было неудобно, но парень люто, отчаянно не хотел снова оказаться в лапах разбойников. Он вторгся в реку, как бешеный лось, и упрямо побрёл, вздымая буруны. На середине дно ушло из-под ног. Жёлудь нырнул, нашёл опору, вытолкнул себя наверх, глотнул во все лёгкие воздуха. Пуля прошипела возле уха, взбила фонтанчик впереди. Над водою раскатился выстрел. Парень снова погрузился, достал дно, оттолкнулся. Стрела булькнула рядом в воду, всплыла, её закружило и понесло вниз. Так он выныривал, влекомый течением, пока не встал в реке по плечи. Он выбрался на противоположный берег, пологий и топкий, и, не оглядываясь, нырнул в кусты. Бахнул ещё один выстрел, но в кого метили и куда ушла пуля, не разобрать. Должно быть, палили наугад от бессильной злобы.

Отбежав от реки, парень встал, начал давить кистями, чтобы растянуть намокшие ремни. Жёлудь пыхтел, скрипел зубами, но сыромятные ремешки не поддавались.

— Не дёргайся.

Парень встрепенулся, разворачиваясь, чтобы влупить ногой в подкравшегося почти вплотную противника, но узнал голос отца.

— Ты здорово уплыл. Я тебя не сразу нашёл.

Жёлудь почувствовал, как крепкие пальцы дёргают и развязывают путы.

— Гонятся за нами?

— Не рискнули в темноте.

— Ты говорил, вехобиты лесные люди…

— Лесные, но в реку не сунулись. Их и сейчас не слышно, я наблюдал.

— Меня чуть не подстрелили.

— Хреновые они лучники, — проворчал Щавель. — В задницу надо было бить, ей на бегу не повертишь.

— Они из огнестрела палили, — сказал Жёлудь.

— Из огнестрела разве попадёшь… Всё, готово, — Щавель размотал ремешок, отряхнул, сунул в карман.

— Точно за нами не гонятся?

— Точно. Ты что-нибудь слышишь?

Беззвучно через реку верхом не переправишься, это Жёлудь знал хорошо, да и не надо было разбойникам скрытничать. Они бы въехали на полном скаку, и затем кони плескались и фыркали бы на весь лес.

— Бежим, чтобы согреться, только тихо, — приказал Щавель.

Тихо не получалось — в сапогах хлюпало. Даже когда вытрясли воду, они продолжали скрипеть.

— Малый ход, — лучники влетели в кусты, почти невидимые при свете молодого месяца. Волей-неволей, пришлось перейти на шаг.

Беглецы забрались в рябинник, судя по лезущей в пальцы листве, и подсохший ломкий ольховник. Продираться через него было несподручно. Оказавшись на полянке, Щавель принял единственно верное решение:

— Привал.