Рабыня по имени Бенун
Шрифт:
Хозяин держал Лусию при себе не за прошлые заслуги. Возиться с новенькими рабынями – работа, которую она должна была сделать хорошо, если не хотела оказаться среди нищего сброда, чьи тела, обглоданные койотами, находили в прерии.
Бенун кивнула на всякий случай, пытаясь представить, как именно хозяин будет заботиться о своих рабах и что такое «раз-два». Правильно ли она все поняла – хозяин хочет быть отцом детей рабынь? Все эти дети, которые возятся в пыли с животами раздутыми от голода, наверняка родились здесь. Если он отец, то почему так жесток к своим детям? Или маленький раб не может считаться его сыном – он просто раб? Если речь о ней, значит ли это, что ей тоже предстоит стать матерью раба? Бенун внимательно слушала, старалась уловить суть, чтобы самой подготовиться к тому, что ее ждет. – Сейчас рабов покупают меньше. Дорого. По пути мрут, как мухи. Хозяин несет убытки. Он же рискует своими деньгами, так как вносит за вас залог! Наше правительство – благослови Господь всех, кто там сидит и присматривает за нами – выпустило полезную книжецу. Знаешь, что это? Ты ж неграмотная, зачем оно тебе в твоей дикарской жизни. В той книжеце мудрость наших старейших. Так понятно? Наш «вождь» говорит нам, что и как надо делать. Так вот, там написано, что хозяин может позаботиться и обеспечить себя рабами сам. Догадываешься как? Ох, ты глупая! Что хлопаешь своими ясными, как вода в ручье, глазами? Ему их понаделают такие как ты! Раз-два, раз-два приятного дельца, девять месяцев и новый раб готов! Поняла?
Про плети Бенун уже знала. А вот про особенности ее здоровья рассказал кто-то из своих. Среди рабов всегда находились те, кто всегда был готов выслужиться. Рожать рабов Бенун не хотела, раз так, то ей лучше умереть. Она успокаивала себя мыслью, что до борделя живой ее не довезут. Что бы «голос» не нашептывал, Бенун вернулась к идее о том, что ей придется себя убить. Бенун ощутила приближение чего-то неотвратимого и гадкого. Образ Мердока Мерча возник перед глазами, как отвратительный призрак, который снова тянул к ней свои лапы. – Хозяин приказал отобрать самых красивых. Принарядить. Кого-то оставит. Остальных продадут. В бордель. Тебя, думаю, продадут. Надежда на то, что ты родишь здорового крепыша, на который проработает в цепях не один год, слишком мала. Я за тебя не поручусь. Не обижайся, но мне моя жизнь дороже. У тебя кровит. По своему опыту знаю, что дети будут хилыми. А нашим «голодным» мужичкам, падким на таких необычных красоток, сгодишься. Еще и деньжат принесешь своему хозяину. Будешь смирной, послушной, обижать не будут. А то плети.
День, которого она ждала со страхом, настал. Когда Бенун вместе с другими новыми рабами выставили для знакомства с хозяином, она молилась, чтобы он на них посмотрел, обозвал обезьянами, бездельниками и прогнал прочь, на плантации, работать
– Эй, ты! – Бенун не сразу поняла, что это относилось к ней.
Дик Трейси, расставив ноги, постукивал себя по голени хлыстом, ткнул им в сторону Бенун. Она замешкалась. Лусия, которая знала нрав хозяина, не хотела, чтобы ее подопечная познакомилась с этим «атрибутом власти» так скоро, окликнула ее. Все это время она стояла в стороне, ревниво осматривала рабынь, оценивая свою работу и не удивилась, что хозяин заметил именно эту девушку.
– Придумаю ей другое, эээ.., пусть будет Жозефиной! Отведите ее ко мне.– «Вот уж «повезло», так «повезло»…», – подумала она и снова окликнула Бенун по имени, заметив с досадой, что девушка пытается спрятаться, забиться в угол. – Бенун? Ее зовут Бенун? – переспросил Дик Трейси, всматриваясь в лицо чернокожей рабыни, которая стояла перед ним в небесно-голубом платье и была очень хороша собой. – Да, господин, ее имя Бенун.
– Троих пока хватит, а там посмотрим, насколько меня самого хватит, – он похлопал себя по причинному месту, которое уже выпирало и недвусмысленно качнул туда-сюда бедрами. – Пошли все вон отсюда! Все, и эти черномазые обезьяны тоже. Бездельники! Ленивцы! И ты, старая моль, осмелела или отупела? Не говори лишнего и не смей перечить мне! Помни, кто я, а кто ты. Пошла вон. Уилкинсона, этого жалкого прыща, ко мне!Дик Трейси повернулся, чтобы уйти к себе. Судя по улыбке, он был доволен тем, что ему показали и не хотел тянуть с тем, чтобы познакомиться с «Жозефиной» поближе. – Господин…, – проговорили Лусия, пытаясь привлечь внимание хозяина и напомнить о том, что управляющий Уилкинсон собирался девушку перепродать и таким образом пополнить хозяйскую казну, опустевшую после последней эпидемии. Продажа чернокожей красотки, по ее мнению, была выгодна всем. «Неужели ему мало тех, что есть?» Однако вслух Лусия собиралась сказать совсем другое. Ее вмешательство рассердило хозяина сверх меры, впредь нужно быть осторожнее. Лусия не решалась продолжить, собиралась с мыслями, подбирая слова. – Что тебе? Говори, – Трейси начал притоптывать на месте от нетерпения. – Господин, простите меня, старую, глупую и неразумную, но я уже осмотрела эту девушку и думаю, что она вам не подойдет… Плантатор вскинул брови, с изумлением посмотрел на женщину, больше ни о чем не спрашивал, молча ждал продолжения, чтобы было самым плохим признаком и предвестником скорого приступа ярости. Постукивания хлыста стали ритмичнее и сильнее. Лусия покосилась на хлыст и пролепетала. – …она не годится для родов. – Да? У нее там этого нет? – сказал Трейси и засмеялся своей скабрезной шутке. – Все при ней, господин. Но она кровит. – Они все кровят. Оставляю её себе. И этих двоих, – плантатор указал на одну девушку лет 12, совсем еще ребенок и на другую, примерно такого же возраста, что и Бенун.
Глава 9.
Итак, будущее Бенун начало понемногу проясняться. Скорее всего, она не будет гнуть спину на плантациях – ее будут использовать в качестве «производительницы рабов» или для борделя. Других вариантов, казалось, и не предполагалось.
В свободной Америке нашли способ снизить издержки рабовладения за счет высокой смертности невольников при транспортировке: плантаторы помимо принудительного спаривания рабов, подключились к процессу воспроизводства сами. Нововведение было одобрено властями. Плантаторы немедленно приступили к реализации предложенного плана. Спрос на рабов начал понемногу снижаться. Но о том, чтобы невольничий рынок прекратил свое существование не могло быть и речи. Иначе Бенун здесь бы не оказалась.
Бенун снова оказалась в своей комнате-клетке и даже была рада этому – не могла дождаться, когда ей помогут снять с себя всю эту нелепость. Она и не представляла, что ей перед этим придется пережить едва ли не самые ужасные минуты после того, что она испытала на корабле в каюте капитала Мерча.
Она так и не успела переодеться в свое привычное, за ней пришли.
***
Пальцы Бенун судорожно сжимались, предвкушая, как она берется за рукоять и ждет подходящего момента, который, судя по наглой ухмылке Дика Трейси, неумолимо приближался. Он видел волнение девушки и получал удовольствие от ее растерянности, страха и ненависти к нему – Дик отлично понимал, что творится в душе девушки, у него уже был опыт общения с такими строптивыми рабынями из вновьприбывших. Этот независимый взгляд, достоинство, с каким она держалась, несмотря ни на что, заводило его сверх меры. Плоть уже рвалась наружу и он предвкушал, как будет втаптывать в грязь, превращая в ничто гордость этой невероятной чернокожей красавицы. Через пол часа она уже стояла посреди спальни хозяина и не знала куда деть свои руки, перебирала оборки платья, касалась шеи, потом снова что-то искала в кружевах и не находила.
– «Если бы у меня был мой нож!»
Садистские наклонности в себе Дик Трейси заметил с тех пор, как понял, что ему нравится наказывать рабов. Еще лучше если ему доводилось видеть, как они умирают.
Дик не мог отвести восхищенного и сладострастного взгляда от Бенун, которую назвал Жозефиной в честь одной проститутки, обучившей его всяким забористым штучкам и шалостям. Теперь он будет делиться своим опытом и научит эту обсидиановую королеву всему, что знал сам. Трейси ловил себя на мысли, что он даже немного оробел в присутствии этой невольницы. Чтобы избавиться от этого наваждения, которое унижало и пугало, решил прибегнуть к испытанному способу – жестокости.
Изначально он вовсе не собирался убивать своюновую "игрушку", «Жозефину». Уилкинсон все уши прожужжал, что одна эта рабыня стоит двух десятков рабов, а то и больше. Трейси разрывался между желанием подзаработать на ней и оставить девушку себе. Его тянуло к ней неведомой силой, которая брала свои истоки из ада, не иначе.
– «Продать всегда успею, – успокоил себя Трейси. – Сначала надо поучить и стереть с ее прекрасного лица эту гордость. Иначе я не Дик Трейси, а дерьмо койота».
«Учение» в понимании Дика Трейси включало в себя два обязательных мероприятия. Первое – его ложе. Второе – «исправительный» столб, к которому привязывали таких же, с характером, рабов, как «эта смазливая обезьяна». Первую часть он оставлял за собой. Вторую перепоручал своим помощникам.
У большинства плантаторов для этого имелись подручные, набираемые из числа все тех же рабов, которые таким образом надеялись попасть в число приближенных. Лучше бить самому, чем их. На такую работу соглашались не все. Были случаи, когда приходилось подыскивать исполнителя неделю. За это время привязанный к столбу раб умирал от обезвоживания и солнечных ожогов. Трейси в таких случаях сокрушался, что «каналья, сбежал, не получив сполна».
Дик Трейси угадывал нужного раба сразу – в глазах такого было что-то особенное, мрачное и липкое, как у него самого, когда он рассматривал себя в зеркале, пытаясь понять, почему в обществе его все сторонятся, как прокаженного.
Рабы не имели права на сострадание. Они стояли во время пыток "провинившихся" с подчеркнуто тупыми выражениями лиц – знали, что за ними следят и вычисляют потенциальных бунтовщиков.
Рабы становились рабами не сразу. На это требовалось время, мучения и боль.Некоторые со временем сами охотно хватались за палку и с остервенением накидывались на соплеменников, вымещая на них свою собственную боль. В "палачи" годились далеко не все. Требовался талант особого рода – знать особенности физиологии человека вообще и своих соплеменников в частности. Болевой порог, как и понятие красоты, существенно отличался и сакральными считались другие, чем у белых, части тела.