Ради мира на земле
Шрифт:
Миновала уже четверть века с того дня, как не стало Ивана Кукарина, но жива память о Герое. Каждый год призывники Юрюзани, Катав-Ивановска и Усть-Катава соревнуются в военно-спортивном троеборье на приз имени Героя Советского Союза Ивана Александровича Кукарина.
В музее революционной, боевой и трудовой славы Юрюзанского механического завода бережно хранятся под стеклом грамота Героя и его боевые награды.
На центральной площади Юрюзани, за оградой сквера, среди разросшихся кленов и акаций невысокий могильный холмик, на скромном обелиске —
Т. Д. СОФЬИНА,
журналист
ВОЗВРАЩЕНИЕ
На городской площади Карабаша — небольшой памятник из дымчатого мрамора. Профиль молодого красивого паренька в танкистском шлеме. Упрямо сжатые губы, руки — на рычагах управления. Зимой и весной, летом и осенью у подножья памятника, на гусеницах танка — цветы. В праздники в строгом молчании стоят здесь в почетном карауле пионеры и комсомольцы. Не ушел Александр Сугоняев из города. Он вернулся сюда в своем бессмертии.
…Будто нехотя набегает на берег волна. Лизнет отточенные, отшлифованные валуны и откатится назад. Вновь набежит и опять отойдет. Хорошее озеро Серебры.
Шура стоял с товарищами на горе.
— Красотища какая, правда? — чуть щурился он. Теплый ветерок трепал его большой, волнистый чуб. Внизу, у воды, визжали девчата.
Шура ступил босой ногой на большую каменную плиту и улыбнулся.
— Уже нагрелась. — Сел. Снял рубашку, подставив солнцу и без того смуглую спину.
— Люблю лето. Тепло, красиво… — Потом прислушался к смеху девчат. Насупился. Вздохнули и мальчишки…
— Они еще ничего не знают. Может, не говорить? Может, ненадолго это? Недельку-другую и кончится, — сказал Саша Иванов.
— Шур, — вздохнул Ваня Чмелев, — теперь, значит, брат твой не вернется? На фронт сразу?
— На фронт. Офицер он. И я на фронт пойду. Не могут не взять. Комсомолец я.
…Дома в эти дни было тревожно. Молча уходил на работу, в шахту, отец. Приумолкла и мать, и даже сестры меньше ссорились между собой. Шура буквально на глазах повзрослел, вытянулся, похудел. Не очень разговорчивый (за что ребята называли его Буканей), он и вовсе замолчал.
Вечерами долго не мог заснуть, мыслями был далеко. Он был там, на передовой, в одном танке со старшим братом. Писем от Ивана давно не было. Прислал в конце июня одно коротенькое: «Уходим. Не волнуйся, мама. Вернусь». И все. Четвертый месяц идет война. Школа (хотя и учился уже в десятом классе) отодвинулась куда-то на задний план. Теперь не это казалось главным Шуре. Он не мог понять, да и не хотел понимать того, что ему и его товарищам сказали в военкомате, когда они принесли туда заявления. Всего одну строчку: «Хочу пойти на фронт», — написал
Они умоляюще смотрели на военкома, надеясь, что взгляд их больше, чем заявление, убедит его в том, как хочется им на фронт. Капитан В. А. Решетников сложил заявления в папку, устало покачал головой:
— Нет, ребята, малы еще. Учитесь. Но обещаю — будет нужно, обязательно вызовем. А сейчас объявляю вам готовность. Устраивает?
Понял Шура — настаивать бесполезно. Вот об этом и думал, глядя в потолок. В доме тихо. Посапывают сестренки. Не спят мать с отцом. Шепчутся о чем-то. Прислушался: об Иване говорят.
Наконец, пришло долгожданное письмо. Иван писал, что лежит в госпитале, в Свердловске. Уехала к нему мать. А у Шурки из рук все валилось. К учебникам уже не притрагивался. Не выдержал отец:
— Поезжай…
Не сразу попал Шура в госпиталь. Долго пришлось уговаривать врача, чтоб пустили к брату, а когда, наконец, разрешили, он не шел, а бежал по коридору. Вот и нужный номер палаты. Не открыл, а рванул дверь и… замер на пороге. Брата увидел сразу. Тот лежал у окна. Одна рука поверх одеяла. Не рука, а тугой сверток бинтов. Перевязана и голова, а глаза, глаза такие же, как у Шурки, — большие, коричневые, — ласково улыбались ему.
Шурка медленно подошел к кровати, сел на краешек табуретки и, не сдержавшись, прижался к плечу брата.
Три дня был Шура в госпитале. Иван рассказывал о зверствах фашистов, о первых тяжелых боях, о том бое, в котором был ранен. Иван, командир танка, и его друг Юрий, механик-водитель, чудом остались живы. Механик сильно обгорел. Он лежал на соседней кровати, голова полностью забинтована. Шура не видел его лица, только слышал его голос, подавал ему пить.
— Знаешь, Ваня, вернусь домой и сразу — в военкомат. В танкисты буду проситься. Не могу больше за книжками сидеть, да и тебя заменить надо, за раны отомстить…
Шуру опять принял капитан Решетников. Он был еще более уставшим. Красные от бессонницы глаза.
— Снова пришел?
— Да. Нельзя мне ждать больше, товарищ капитан. Не имею права. Слово я дал, слово, понимаете?
— Понимаю, Сугоняев. Все понимаю. Да ведь лет-то тебе сколько? Скоро восемнадцать?
— Скоро… Не отпустите — сам уйду.
— Ты подожди горячиться. «Сам уйду». Думаешь, мне хочется здесь сидеть? Я вот тоже рапорт за рапортом посылаю — не отпускают отсюда.
— Вы здесь нужны, товарищ капитан. А я — там.
— Ишь ты какой. Здесь нужны, — улыбнулся военком. — Ну, куда хочешь?
— В танковое. Брат — танкист. Ранен… Экипаж погиб.
…В глубину леса уходила железнодорожная колея. Вот в последний раз мелькнули Серебры. Шура стоял у раскрытого окна.
— Ну что, расстанемся скоро с шевелюрой? Мне своих рыжих не жаль, а вот твои… — Сашка Иванов подстроился за спиной Шуры и шутя захватил в горсть его волосы. Он и Ванюшка Чмелев так и не отстали от своего друга.
— Что волосы. Отрастут. В бой бы скорее, — тихо отозвался Сугоняев.