Ради счастья. Повесть о Сергее Кирове
Шрифт:
В Москву полетела телеграмма, заканчивающаяся такими словами:
«Мы посылаем наш горячий привет новому составу Центрального Комитета и обещаем ему полную поддержку».
Понеся жестокое поражение на «Красном путиловце», оппозиция уже не могла собрать сколько-нибудь значительные силы для активного сопротивления.
Десятого февраля 1926 года в Таврическом дворце открылась двадцать третья губернская Чрезвычайная партийная конференция.
Киров в этот день встал пораньше, тщательно вычистил шерстяную рубашку, начистил
Сегодня ему впервые предстояло выступать в знаменитом дворце, перед людьми, многие из которых в этих же стенах слушали Ильича.
Было от чего волноваться...
К тому же можно было ждать новых злобных выпадов со стороны оппозиционеров.
Однако по дружным аплодисментам, которыми встретили его делегаты, Киров понял, что опасаться нечего...
Так и случилось. И его доклад о решениях Четырнадцатого съезда и доклад председателя ВСНХ Дзержинского о состоянии и задачах хозяйственного строительства были встречены аплодисментами. Конференция заверила ЦК в полной поддержке...
Киров с волнением ждал выборов нового губкома. И когда объявили его фамилию, он почувствовал, как учащенно забилось сердце.
— Разрешите два слова! — послышался чей-то голос из зала, и, не дожидаясь ответа, на авансцену вышел смуглый худощавый человек с газетой в руках.
— Слово секретарю парторганизации «Красного путиловца» Ивану Газе, — объявил председатель.
— Товарищи, я хочу прочитать вам несколько слов из письма бакинских рабочих нам, ленинградским пролетариям. Вот эти слова: «Как нам ни трудно расставаться с товарищем Кировым, как нам ни дорог товарищ Киров, нас утешает одна мысль, что он будет в Ленинграде... Вы его скоро так же полюбите, как полюбили его бакинские рабочие. Вы, товарищи ленинградские коммунисты, в лице товарища Кирова приобрели стойкого, выдержанного старого большевика-ленинца».
Грянули аплодисменты. Иван Газа свернул газету и сел на свое место...
На другой день пленум нового состава Ленинградского губкома ВКП(б) призвал коммунистов к решительной борьбе с оппозицией.
Глава тридцать четвертая
Машина с людных улиц свернула на набережную Невы.
— Ты не перепутал, Сидор Михайлович, — спросил Киров шофера. — Мне же на «Красный путиловец».
— Здесь хоть и подальше, Сергей Миронович, а быстрей доедем. Меньше движения.
— Ну, тебе видней... — кивнул Киров и, глянув в окно, вдруг попросил: — Останови, Сидор Михайлович, кажется, лед идет. Я и не заметил, как пролетела зима.
Шофер остановил машину. Оба вышли, и, подойдя к парапету, залюбовались. Быстрая могучая река с глухим шумом и треском несла тяжелые
Дикая игра стихни увлекла Кирова.
— Гляди, Сидор Михайлович, какая силища пропадает! А ведь у нас заводы работают с половинной нагрузкой из-за нехватки электроэнергии.
— Верно, Сергей Миронович. Кабы Неву заставить работать — много бы мы наворочили.
— Может, и заставим. Не все сразу. Вначале надо Волховскую пустить.
— Вроде бы там дела идут?
— Из-за этой оппозиции мне не удавалось съездить... На днях все же надеюсь вырваться.
— Кабы не распутица — мы бы на машине проехали. Мне тоже охота взглянуть.
— Как-нибудь съездим, Михалыч. Однако мы размечтались с тобой, а меня на «Путиловце» ждут. Поехали!..
С завода Киров вернулся в губком. В приемной ждал Комаров, недавно избранный председателем Ленсовета вместо Зиновьева.
— А, ты уже здесь, Николай Павлович! — воскликнул Киров. — Очень рад, здравствуй! Заходи, пожалуйста. — И распахнул перед ним дверь.
Пока Киров раздевался, Комаров, плечистый, приземистый, присел в кожаное кресло у стола, достал блокнот с записями.
Киров прошел за стол, достал папиросы, протянул гостю. Закурили молча.
В окно прорывались слепящие солнечные лучи. Небо дышало весной. Но лицо Комарова казалось озабоченным, хмурым. Киров после поездки на завод тоже как-то устал и приуныл. Говорить не хотелось. Он глубоко затянулся и, выпустив струю дыма, спросил:
— Ну, что в городе, Николай Павлович?
— Хорошего мало, Сергей Миронович. Все биржи труда забиты безработными. На заводах никого не принимают. Знаменитая обувная фабрика «Скороход» на грани закрытия. Нет сырья.
— Плохо и на «Красном путиловце», — вздохнул Киров. — Я только оттуда. Угля осталось на десять— двенадцать дней. Еще полгода — и зиновьевцы поставили бы промышленность Ленинграда перед катастрофой... Здесь укоренялось мнение, что Ленинград — прифронтовой город и в нем нельзя развивать промышленность.
— Вот, вот. Даже вынашивались планы перенесения некоторых предприятий в глубь страны, — поддержал Комаров.
— И это объяснялось только тем, что Ленинград близко к границе?
— Нет, не только. Зиновьевцы доказывали невыгодность расположения Ленинграда, оторванность от баз сырья и топлива. Составлялись подсчеты. У меня имеются эти материалы.
— Ну-ка, ну-ка, показывай, Николай Павлович.
Комаров открыл кожаную папку, достал напечатанный на машинке материал.
— Вот, например, с углем... Ленинградской промышленности в год требуется четыре миллиона тонн угля. А чтобы перевезти его из Донбасса, паровозы пожгут за дорогу пятьсот двадцать восемь тысяч тонн, то есть седьмую часть.
— Неужели? — Киров даже отпрянул.
— А руду, нефть, хлопок приходится везти за две, три, даже четыре тысячи километров...
— Да, аргументы внушительные, — вздохнул Киров и снова закурил, протягивая папиросы Комарову.