Ради тебя
Шрифт:
– Смекаем, - согласился Доусен, пододвигая ногой свободный табурет. Уселся, широко расставив колени, снова разлил пойло - Мире почти наполовину кружки, а у своей едва донышко прикрыл.
– Чего ж он в городе не остался?
– Да откуда ж мне знать?
– мелко хихикнула тётка.
– Но умный был - страсть! Подружка моя, Нитка, прачкой к Крайтам ходила. Вот она всё и рассказала, как было. Цельными днями над бумагами сидел и всё чиркал: чирк, да чирк! А чего малевал - не понять. Не картинки и не буквы - это точно. Во-от. А жёнушка то к нему то с одного бока подлезет, то с другого, мол: пойдём гулять, да покататься, да к соседям в гости. Тот ей ручку лишь клюнет и опять бумагу марать. Скучала поди, сердешная.
– А то!
– глумливо хохотнул Джерк, встряхивая фляжку, остатки выливая.
Тиль сцепила пальцы, сжала до боли, рассматривая щелястый, занозистый пол. И борясь с горячим желанием влепить Доусену пощёчину, а воняющую кружку перевернуть на голову противной бабы. Конечно, надо было встать, да уйти, но не получалось. Любопытство, душное и стыдное, как подглядывание в щёлку, не давало.
И ещё. Чётких, не замутнённых временем, недомысленных воспоминаний у Тиль осталось совсем немного, и это как раз из них было: мать нежно так приобнимает отца за плечи, просит его к столу выйти - внизу, в холле, уже шумно, гости начали съезжаться. Папа перехватывает её руку, целует костяшки, кивает, но видно, что не слушает и от бумаг, больших, придавленных на углах чем попало - пресс-папье, большой раковиной, стаканом с остатками чая - не отрывается.
– А Берри, доложу я вам, в ту пору хоть куда был!
– всё бубнила Мира.
– Не мальчик уже, ничего не скажу, а такой мушщина, что ух! И всадник тебе, и охотник, а пел - соловьи и те заслушивались. Вот рожей не вышел, только всё одно бабы млели. Мы девчонками частенько к его усадьбе бегали, поверх ограды в сад заглядывали, как он их обхаживал. Ведь нищий, лишнего медяка не имел, а без гостей и дня не прожил. Потом глядим, всё он с девкой этой, братиной женой хороводится. То в лесочке гуляют, то он цветочки рвёт, веночки плетёт, то поля на пару топчут. И весело им - хиханьки да хаханьки.
– И до чего дохихикались?
– хмыкнул Доусен, а Тиль зубы стиснула так, что в висках заломило.
– Я женщина честная, чего не знаю, про то врать не стану, - Мира тяжело перевалилась в скрипнувшем кресле, наклонилась вбок, не без труда выволокла откуда-то початую бутыль.
– Скажу за то, что своими глазами видела. Я ж не помянула, Крайтов два брата было. Один, понятно, Берри, а другой-то папаша молодого хозяина, Картом которого звать, если не слыхал. У них тут недалече дом имелся и землицы немного. Ну вот. Послала меня как-то мамка за можжевельником, на окорок, она его с ягодами делала. Мяско получалось - язык проглотишь. Я тебя сейчас научу, слушай...
– Давай про окорок потом, - легкомысленно отмахнулся Доусен.
– Чего ты там увидала-то?
– Где?
– изумилась тётка.
– Ах, ну да, про Крайтов, значится. Иду я и слышу лай перелай: и по матушуке, и по батюшке, и «Убью!» - орёт. Это, стал быть, Берри таращится и как пёс цепной на брата своего кидается. А в сторонке племянник стоит, видит Небо, белый, как лебяжий пух, белее даже. Недалече же жёнушка рыдает, прям на земле сидит, слезами умывается. Берри, значит, на слюну исходит, кулаками эдак трясёт и орёт: «Зачем ты его сюда привёл?» А брат ему и отвечает: «Затем, - мол, - что распоследнее дело жену с мужем разженять. Да ещё когда кровь родная, грех, не простит Небо! Я тебе дурить не дам, мы твоей дури без того натерпелись» Так и сказал, вот тебе знак пресветлый. Тока ещё чего-то ввернул, депот или как-то так.
– Деспот, - тихо поправила Тиль.
– Во-во, похоже. А ещё: «Ты и так нас всех на сворке водишь, но чужая жена на то и чужая, что не твоя». Ну или как-то так. Тут-то Берри будто и прихлопнули, вмиг угомонился. И к племяннику своему чуть не в ноги кинулся: «Сколько хошь заплачу, имение тебе отпишу, только отдай жену! Люблю, - мол, - страсть!» А племяш его тихо-тихо так отвечает: «Не мне это решать, а ей. Как сердце подскажет, с тем и останется». Девка, которая на земле-то сидела, мигом рыдать перестала. На Берри - зырк! На муженька - зырк! Зырк-зырк, зырк-зырк, а потом в обморок - брык!
– Мира так саданула кулаком по столу, что Тиль вздрогнула.
– Старший-то Крайт её на рученьки подхватил и заблажил: «Никому мой цветочек не отдам!»
– Жасмин, - едва выговорила Тильда.
– Чегой-то?
– икнула баба.
– Жасмин, а не цветочек. Так маму звали.
– Ну я и говорю, без разницы это. В общем: «Не верну, - говорит, - и вся недолга!» А девка в себя пришла и к муженьку тянется: «Увези, - бормочет, - силов моих больше нету!» Ну тот супружницу у Берри отобрал и только его видели. А я гляжу на Крайта-то и сердце кровью обливается! Ну перевернуло мужика, как есть перевернуло! В лице не кровинки, и рот кривой, ну точно удар хватил. После и вовсе завопил, да страшно так, завыл прям зверем! Вот тебе знак пресветлый, я аж юбки замочила!
– Мира прижала кулаки к груди, дико выпучив глаза.
– И братец его - ты ж помнишь, там братец ещё был - тоже перепугался. Кинулся к Берри, давай его успокаивать, тот и замолчал. Стоит, словно его здеся и нету. Потом отмер и так с улыбочкой: «Говоришь, чужая жена не моя, не купил? Всё вы мне попомните!» Ну и пошёл, да и я домой побегла. Такая жуть меня взяла, я даже мамке ни словечка не сказала.
– А дальше-то что было?
– поторопил Доусен задумавшуюся, а, может, просто задремавшую Миру.
– Дальше уж про меня рассказ, - не слишком внятно, но бойко откликнулась тётка.
– Сколько-то времени с тех пор прошло, племянник с жёнушкой своей гулявой, говорят, за моря подались. Младший братец Крайта и вовсе помер, а я совсем заневеститься успела. Тут-то меня Небо с Берри и свело. Много ли девке молоденькой надо? Здесь шепнул на ушко, там конфет дал - она подол и задрала. Да и то сказать: не работяга же какой, даже и не лавочник, а хозяин! Не чета, понятно дело, тем же Арьере, но ведь и землю, и дом, и доход имеет. Обходительный, опять же.
– Неужели вы вправду думали, что он вас в жёны возьмёт?
– И, милая, да не о чём я не думала!
– басом хихикнула Мира.
– Так уж сладко мы любились, что всё из головы вон! Это когда маменька приметила, как у меня пузо на нос лезет, да хворостиной отходила, так обратно в разом и вошла, токо поздно. Но про Берри ничего дурного сказать не могу, нет. Дом вот купил, да денег давал, чтоб не хуже других жила. Ко мне-то он после не ходил, а дитёнка навещал. Потому я честная женщина!
Тётка снова саданула кулаком по столу, да промахнулась немного - кружка покатилась, упала на пол, развалилась глиняными обломками в лужице вонючего пойла.
– Я одного понять не могу, - рассматривая осколки - почему-то они не острые получились, со скруглёнными краями - протянула Тиль.
– При чём тут моя мама? Если я всё правильно поняла, с дядюшкой вы начали... встречаться уже после того, как родители уехали отсюда.
– А знаешь, как этот кобель меня звал?
– ни с того ни с сего взвыла пароходной сиреной Мира.
– Подделка, во как! Подделка и ничего боле. Я всё в толк взять не могла, чегой-то он. А потом добрые люди надоумили, глаза раскрыли: на мать я твою мордой походила. Да, видать, не слишком хороша оказалась. Я к Берри-то кинулась, так, мол, и так: «Люблю, а ты что ж, пёс шелудивый, со мною другую позабыть хочешь?» И ведь в голову не придёт, чего он мне ответил. Вот кого спроси, не додумается. А я скажу, всё скажу! «Десятка таких, как ты, не хватит, чтобы её забыть!» Ну скажи? Нет, скажи, по правде это иль как? И больше ко мне ни ногой. Я за порог, он к дочке, а ко мне ни-ни. И больше ничего не приносил, ни ленточки, даже вот такусенькой! Я же его люби-ила, всё сердце из груди по кусочку вы-ынула.