Радиус взрыва неизвестен
Шрифт:
Проводив Гордеева, я спросил директора галереи:
— Откуда к вам попала эта картина?
— А разве это имеет значение?
— Теперь все, связанное с картиной, имеет значение…
Директор, охая и вздыхая, копался в инвентарных книгах. А мне больше всего хотелось выбраниться. Но как его бранить? Разве мог этот чинный и вежливый человек предположить, что за вверенными ему ценностями ведется охота? И все-таки я не мог простить ему того, что он, пятнадцать лет проходя не однажды в день мимо «Женщины в красном», ни разу не подумал: «А чьей кисти может принадлежать эта картина?» Ведь теперь имеется не один десяток способов помочь ему в определении авторства! И рентгеновское просвечивание, и фотографирование ультрафиолетовыми лучами, и, наконец, перенос картины на другой холст могли бы многое подсказать вдумчивому исследователю. А он заприходовал бесценное произведение искусства и ограничился этим! А сколько у него в галерее висит еще картин, авторы которых «неизвестны», как он пишет на медных и жестяных пластинках с инвентарным номером?
Директор прекратил свое копание в пыльных книгах и равнодушно сказал:
— Картина поступила к нам восемнадцатого августа тысяча девятьсот сорокового года из Брегмановского антиквариата. В начале войны была эвакуирована со всеми ценностями музея в Киров.
— Что это за антиквариат?
— В Прибалтике действовала фирма «Брегман и Кo» по торговле антикварными предметами и картинами. В нашем городе находился филиал фирмы, который был закрыт при передаче торговых контор и крупных магазинов государству.
— Почему картина была определена как итальянская и без указания автора?
— Вероятно, со слов продавца или директора фирмы… — Он пожал плечами.
— И вам никогда не приходило в голову попытаться определить автора?
— О боже мой!.. Тогда было получено столько всяческих подделок, что это никого не могло интересовать…
— Однако же, как вы видите, кого-то это интересует! Кстати, вы не знаете, художник Герберт Брегман имеет какое-нибудь отношение к этой фирме?
— Если и имеет, то весьма отдаленное. Сколько я знаю, главная контора компании всегда находилась в Лондоне…
Я невольно присвистнул.
— Но она, по-моему, лопнула или влачит самое жалкое существование, — успокоил меня директор. — Мы уже много лет не получаем никаких проспектов этой фирмы.
Я его почти не слушал. Дело оборачивалось самым странным образом. Где-то в Лондоне живет некто, кто знает наши сокровища лучше, чем мы сами. Кто знает, не обнаружим ли мы еще не одну пропажу?
Я довольно грубо посоветовал:
— Постарайтесь усилить охрану вашей галереи. И пригласите экспертов. Очень может случиться, что среди тех картин, авторы которых для вас неизвестны, найдутся такие, авторство которых определить совсем не трудно. Лучше сделать это вам самому, а не через уголовный розыск по поводу пропажи.
Марта Кришьяновна и Гордеев стояли среди зала, ничем больше не интересуясь. Завидев меня, Марта Кришьяновна сказала:
— Я устала и замерзла. Пойдемте домой…
Вспомнив утренний звонок по телефону, я подумал: «Ей скоро нужно быть в городе в определенном месте».
Муж мог отпустить ее. Но я был другом ее мужа, у меня было больше права беспокоиться о них обоих. И я не хотел, чтобы Гордеев сдавался без борьбы.
Площадь была по-прежнему затянута дрожащей, колеблющейся пеленой снега. Мир ощутимо сжимался, его границы не превышали границ площади. Только вверх по течению реки угадывался в сером сумраке огромный купол католического собора.
Падающая башня, казалось, наклонилась еще ниже.
— А не зайти ли нам в собор? — тоном заправского гида спросил я. — Будет стыдно, если мы не посетим этот выдающийся архитектурный памятник…
Гордеев, занятый своими мыслями — я-то знал, какими! — только безмолвно кивнул. Марта Кришьяновна хотела возразить, но я уже взял ее под руку и повел к стоянке такси.
Машина затормозила у заснеженного входа. Рядом стояли два экскурсионных автобуса. Когда молебствия в храме кончались, им овладевали туристы.
Распахнулась дверь, и повеяло мертвящим холодом. Причт храма, как видно, экономил на отоплении. Огромная каменная чаша для омовения рук была покрыта льдом. Светильники перед иконами и статуями были погашены. Свет лился только сверху, точно с неба. Но при таком освещении храм производил еще более величественное впечатление.
Я шел вслед за Гордеевым и думал: если он старше, то должен быть по крайней мере умнее, с более сильной волей, чем его молодой соперник. А он боится воевать и едва ли сумеет победить в этом соревновании. Лучше бы ему жениться на тихой, спокойной женщине «сорока с лишним лет…», как говорил когда-то Есенин, может быть, та посчитала бы себя «облагодетельствованной» и вечно таила бы благодарность к человеку, избавившему ее от одиночества…
Они шли по храму, как слепые, не поднимая глаз, и я уже отчаялся, что смогу привлечь их внимание к этой чудесной лепке на стенах и колоннах, к этим статуям, вылепленным доморощенными мастерами, оставившими на каждой из них свой родовой знак как подпись, как самоутверждение. Вот один из этих мастеров лепил гроздья винограда и лавровые венки, а внутрь этой лепки вписал плетеную домашнюю сумку из корневищ сосны, в какой приносил сюда свой скромный обед. Вот другой, закончив хитрое альфрейное витье из роз, оставил внизу вместо подписи скрещенные топор и рыбацкую острогу, чтобы потомки знали: его фамилия Плотник, а занимался он рыбацким делом, эту же работу во славу бога выполнял лишь по обету или по приказу ксендза. Третий неведомый художник, писавший маслом младенца в хлеву, собрал овец возле кормушки, и написана эта кормушка из прутьев куда тщательнее, чем лица волхвов, пришедших поклониться младенцу. Кормушку-то художник видел ежедневно, а что ему было до волхвов?
И все-таки нельзя было отказать этим неведомым художникам в величественности. Статуи Христа и девы были огромны и массивны, как идолы древней религии, на смену которой пришло христианство. Приготовленные для выноса в процессиях хоругви напоминали цеховые знамена: столько украшений было навешано на них. Да и среди изображенных на стенах картин-икон наряду с итальянскими или польскими работами попадались картины-иконы местных художников, поражавшие вдруг возникающим местным сельским пейзажем, равниной или рощицей березок, полем жита или льна…
Я пытался привлечь внимание Гордеева и Марты Кришьяновны к этим внезапным, как проблеск молнии, прихотям живописцев, но они оба равнодушно отводили глаза. Наконец мне показалось, что в самом движении этих непослушных туристов есть какая-то система, и вдруг увидел, что они все время идут по кругу, тщательно обходя густую толпу экскурсантов, собравшихся возле одной из колонн, и в то же время неуклонно приближаясь к толпе, — совсем, как мальчишки, что ходят возле оставленного взрослыми запретного предмета, все суживая круги, чтобы вдруг броситься коршуном и завладеть.