Радиус взрыва неизвестен
Шрифт:
— Ай-ай-ай! Только приехали и уже заводите романы! Я полчаса звоню вам, и все телефон занят. Собирайтесь! Александр Николаевич приглашает нас в кафе… — Пауза, и уже с усилием: — «Балтика», кажется, оно называется. Будем танцевать и даже пить! Александр Николаевич разрешает и мне выпить рюмку коньяку.
И сейчас же ее голос сменяется рокочущим веселым баском Гордеева:
— Вы в форме? Мы сейчас зайдем за вами…
Я привожу себя в порядок. Ну что ж, «Балтика» так «Балтика»! Ничего не поделаешь!
Подойдя к кафе, я машинально взглянул на часы. Было девять вечера…
В зале оказалось очень людно, и я увидел, как просветлело лицо Александра Николаевича. Он, должно быть, подумал, что для нас просто не найдется столика и мы уйдем. Но он плохо знал предусмотрительность влюбленных или забыл о ней. К нам уже спешил старший официант, на бегу склоняясь в поклоне и делая правой рукой жест, как инспектор ОРУДа, открывающий дорогу. И мы увидели в углу свободный столик, с которого официант очень ловко смахнул и спрятал в карман табличку с надписью «Заказано». Только привычка обращать внимание на мелочи помогла мне заметить это, как и то, что рядом, за соседним столиком, сидели Герберт Брегман и еще несколько молодых людей, по-видимому его друзей. Александр Николаевич ничего не видел, он усаживал Марту, глаза которой уже приковались к розовому, чистому, освещенному насмешливой улыбкой лицу Брегмана. Гордеев тоже сел и оказался спиной к нему. Я занял место в углу, так что стала видна игра взглядов между Брегманом и Мартой. Впрочем, Марта, заметив, должно быть, как я оглядел зал, опустила голову и принялась изучать меню, с несколько искусственным оживлением советуясь со мной и мужем, что же выбрать.
— В любом месте, куда меня приводит судьба, я ем только местные блюда, — со смешной напыщенностью сказал Гордеев.
Он еще верил, что каждое его слово принимается Мартой как откровение. Может, он просто забыл, что человеку свойственно повторяться, а там, где начинается разочарование, повторы раздражают. Марта как-то сразу поскучнела и уже без всякого энтузиазма посоветовала мужу взять какие-то «цеппелины», единственное блюдо с непонятным названием.
Но выглядело кафе приятно. Мягкий свет скрытых в настенных панелях ламп, странные, трапециеобразные столики под стеклом, удобные стулья, спинка которых была похожа на старинную прялку, модернистская роспись на стенах, но такая, что не режет глаз, стилизованная под народные узоры и орнаменты.
Кафе состояло из двух залов; во втором уже играл оркестр — четыре-пять инструментов, там виднелась довольно широкая площадка для танцев, но пока исполнялась предварительная, так называемая «салонная», программа. Музыка смиряла тот однообразный гул, какой создается в большом помещении, когда разговаривают сразу много людей, но группами, обособленно, так сказать, для себя.
Возле нашего столика на крюке висели продетые в деревянные планки газеты. Я потянулся, чтобы взять «Вечерние новости».
Чья-то рука услужливо подхватила газету. Мягкий, бархатный голос сказал:
— Пожалуйста!
Я поднял глаза. Перед нашим столиком стоял Брегман. И опять глаза его неотрывно смотрели на Марту.
Я поблагодарил, но читать мне уже не хотелось. Марта тормошила мужа, похлопывала его по руке, торопливо говоря:
— Видишь, Герберт Оскарович тоже здесь. Ну, пригласи же его к нам!
Александр Николаевич смотрел перед собой, как будто только что проснулся. Брегман с сожалением, как мне показалось, взглянул на него и поспешно отклонил так и не произнесенное приглашение:
— О, я не один! Мы целой компанией: художники, журналисты, актеры…
Взглянув на соседний стол, я увидел, что там народу прибавилось. Появились две очень выразительно накрашенные девушки с фиолетовыми губами, еще какой-то молодой человек действительно артистического вида. Потом я сообразил, что вид этот придавал ему новый костюм, который выглядел так, как выглядят на сцене все новые костюмы в новой пьесе, разыгрываемой несрепетировавшимися актерами, — они словно бы все с чужого плеча.
— Может быть, мы сдвинем столики? — вдруг предложил молодой человек в новом костюме. — Многие из нас лично знают Александра Николаевича, — легкий полупоклон в сторону Гордеева, — другие наслышаны о нем. В нашем городе любят художников. Я ведь тоже учился у вас. — Снова такой же поклон.
— Помню, помню, — холодно сказал Гордеев. — Галиас. Ушли с четвертого курса.
— Что поделаешь! — Галиас усмехнулся. — Для того, чтобы признать отсутствие таланта у самого себя, тоже нужна сила воли! Обычно приятнее говорить это о других.
Он сказал это как-то так весело, что обстановка внезапно стала меняться. Уже все пятеро молодых людей за соседним столом встали, изъявили живейшее желание присоединиться к нам, девушки метали пламенные взгляды на Гордеева. Марта Кришьяновна тоже умоляюще смотрела на него, и он нехотя поднялся. Теперь столы ничто не разъединяло, и официант, исподтишка наблюдавший за переговорами, мигом сдвинул их. Гордеев сел рядом с женой, Брегман — несколько в стороне, выбрав место так, чтобы Гордеев не мог наблюдать за ним. Галиас каким-то образом оказался напротив меня, а одна из девушек — рядом.
По своим привычкам я бумагомарака. Есть у некоторых людей такая необременительная для посторонних склонность. Если меня ничто не привлекает, я машинально достаю из кармана карандаш или авторучку и начинаю чертить на первой попавшейся бумажке всякие орнаменты, рисунки. Эта механическая работа не мешает слушать и разговаривать, пока что-то вновь не привлечет тебя по-настоящему.
Я и сам не заметил, как вооружился своей авторучкой, вытащил из хрустального бокала бумажную салфетку и принялся рисовать на ней узоры. Молодежь вовлекла Гордеева в какой-то пространный спор о модернизме: они горячо отстаивали абстрактные композиции на стенах кафе, которые какой-то неумный корреспондент уже успел охаять в газете, создав тем самым рекламу и авторам росписи и кафе. Я положил авторучку на стол и закурил, прислушиваясь к спору.
— Какое приятное стило! — вдруг сказал Галиас. — По-моему, это «Наполеон», Франция! — и бесцеремонно взял ручку.
Вытащив из бокала несколько салфеток, он тоже принялся рисовать на них какой-то абстрактный узор из кругов, ромбов и точек.
— Вы знаете великолепный анекдот об авторучках? — спросил он, продолжая разрисовывать салфетку. — Американцы по всему Парижу развесили рекламы: нарисована авторучка фирмы Паркер и подпись под нею: «Эту ручку сбросили с Эйфелевой башни, и она продолжала писать! Всего десять долларов!» Тогда французы поперек их реклам развесили свою: нарисована авторучка «Наполеон» и подпись: «Эту ручку не бросали с Эйфелевой башни, но пишет она отлично! Всего два доллара!» — и загубили все усилия американцев! — Он засмеялся, продолжая расчерчивать салфетку.