Радиус взрыва неизвестен
Шрифт:
— Кому было известно об этом?
— Кому! Кому! — раздраженно повторил он, не отнимая рук от лица. — Всем! Первому встречному и поперечному! Мы же не делаем тайны из нашей работы!
— По-видимому, напрасно! — заметил я.
Он открыл лицо.
— Вы хотите сказать…
— Я хочу сказать, что у вас есть картины и поценнее «Мадонны Благородной». Если за картинами началась охота, то кто может предусмотреть…
— Нет, я этого не выдержу! Я попрошу отпустить меня на пенсию. В моем возрасте… — Он отвернулся, и плечи его начали вздрагивать.
Но мне не хотелось успокаивать его.
— Боюсь, что пока вас на пенсию не отпустят…
Он снова взглянул на меня. Теперь глаза его были жалки и испуганны; кажется, он вновь почувствовал себя в ответе за случившееся.
Я подошел к мазне, о которой в акте обследования было сказано лишь, что «на месте картины „Мадонна Благородная“ была обнаружена поддельная рама со включенным в нее измазанным красками холстом…».
Да, так «измазать» холст мог только живописец! Но для этого он должен был работать именно здесь, учитывая, так сказать, особенности «натуры», то есть свет в зале, расстояние от места служителя до «Мадонны Благородной», написать, может быть, не один вариант. И подумать только, что он, вероятно, не однажды стоял рядом с местом служителя, может, даже сидел в его кресле, разговаривал с ним! Когда я сказал об этом служителю, тот побагровел от гнева, начал заикаться:
— Не-н-не м-может быть! Я бы р-разорвал его на месте!
— С какой стати? — Я пожал плечами. — К вам подошел, возможно, знакомый человек, которого вы тут видели часто. Может быть, попросил вас немного усилить свет или, скажем, присмотреть за его мольбертом, пока он сходит покурить. Мало ли как могло это быть?..
— Что, я не мог бы отличить ж-жулика от честного ч-человека?
— А вот не отличили, однако!
Служитель мгновенно умолк. Но его начальник сделался необыкновенно красноречив:
— Но ведь все копиисты получают особое разрешение. Мы должны немедленно просмотреть списки этих мазилок! Они хранятся у меня в сейфе.
— Ну, а если он просто сфотографировал картину, а остальное сделал по памяти?
Списки я все-таки просмотрел. В них были студенты художественных вузов, несколько бывших военных, ставших отставниками и нашедших свое призвание в копировании чужих картин, были и художники, и среди них немало именитых, может быть ищущих в чужом мастерстве подтверждения своих взглядов на те или иные элементы искусства. И никого, кто вызывал бы какие-нибудь подозрения!
Анализ красок на «измазанном» холсте показал, что над ним «трудились» совсем недавно: шесть-восемь дней назад. По-видимому, я был прав: похититель узнал, что выставка закрывается, и торопился. Можно было вполне ясно представить себе, как принес он подготовленную им «копию», предварительно вставив в похожую раму, — этим он должен был заняться дома заранее, раму такого размера можно пронести под пиджаком, — отвлек сам или при помощи сообщника внимание служителя и подменил картину. Проще всего сделать это было в конце воскресного дня, когда в галерее бывает много посетителей, служители устают и с нетерпением ожидают отдыха. В таком случае у похитителя были впереди воскресная ночь и еще двое суток… Да и много ли нужно времени, чтобы спрятать такой маленький предмет!
Надо было искать человека, который прибудет гонцом за добытым сокровищем. А может быть, он уже давно здесь и даже получил сокровище? Но искать надо именно этого человека. И скорее всего на границах страны.
Все необходимые распоряжения были уже отданы. В магазинах, которые торгуют предметами искусства, шло невидимое наблюдение и за постоянными посетителями и за случайными людьми. Но, в сущности, оставалось одно — ждать.
Вот при каких обстоятельствах я и искусствовед Гордеев вылетели в Ригу, когда оттуда пришло сообщение о найденной в багаже одного иностранного туриста картине, похожей по описанию на пропавшую «Мадонну Благородную»…
4
С Александром Николаевичем Гордеевым мне приходилось работать и раньше; поэтому я без всяких колебаний назвал этого известного искусствоведа, когда возник вопрос о специалисте для опознания картины.
Всех обстоятельств дела он не знал, да это было и ни к чему. И так уж слишком много людей осведомлены об утрате картины.
Однако должен признаться, что я был изумлен, когда Александр Николаевич попросил меня взять для него на самолет два билета. На мой осторожный вопрос, кто же летит с ним, он довольно благодушно сообщил, что Марта Кришьяновна согласилась сопровождать его в эту недолгую поездку.
Мой начальник, когда я сообщил ему об этом неожиданном пополнении нашей бригады, посмеялся моему унылому виду, но потом довольно строго внушил мне, что это, пожалуй, к лучшему.
— Перестаньте вы хмуриться! — недовольно сказал он. — Влюбленная пара, путешествующая с таким чичисбеем, как вы, будет вызывать только усмешку. А больше от вас ничего не требуется.
Смириться с «чичисбеем» я не мог, но в остальном начальник был прав. Кто знает, как далеко могут зайти временные владельцы шедевра! Может, они уже распределили будущую добычу? Может, уже восчувствовали себя владельцами четверти миллиона долларов? Специалистам известно, что преступник, уже овладевший добычей, куда свирепее, нежели схваченный с поличным на только что начатом «деле». Ладно, пусть Гордеев едет с супругой, только уж заботится о ней сам, из меня чичисбея все равно не выйдет!
Марта Кришьяновна, как и всякая женщина, к самолету чуть не опоздала. Я уже достаточно поволновался, когда регистрировали билеты, в очереди перед посадкой волновался еще больше, а когда мы пошли нестройной цепочкой под озабоченный голос диктора, все еще тщетно взывавшего в пространство: «Гражданин Гордеев и гражданка Гордеева, пройдите на посадку!» — терпение мое окончательно лопнуло. И в этот самый момент появились Гордеевы.
Марта Кришьяновна, в распахнутом меховом пальто, с маленьким чемоданчиком в руках, шла впереди, неспешно озирая аэродром, ревущий самолет, пассажиров такими изумленными глазами, словно для нее всякая малость являлась чудом. На самом же деле чудом была она сама. Представьте себе явление весны среди зимнего поля или возникновение Афродиты из пены морской! Тогда, может быть, вы поймете мои чувства… Дома она всегда была суше, сдержаннее, холоднее. Здесь же, взволнованная предстоящей поездкой, она была похожа на наивного, ожидающего чудес ребенка.
Трудно сказать, была ли она красива. Вероятно, да. Влюбился же в нее Гордеев, знаток красоты! Я же ощущал только ее необыкновенную свежесть, чистоту, молодость. Казалось, что она и пахнет-то свежими цветами, лугом, росой. Впрочем, это мог быть и аромат каких-нибудь духов. Однако должен признаться, что я немедленно, едва поздоровавшись, взял ее чемоданчик, и в самолете уступил ей место у окна, хотя только что клялся себе, что никогда не стану чичисбеем.
Александр Николаевич, увидев, как я принялся расстилаться ковром под ноги Марты Кришьяновны, только замурлыкал с довольным видом и даже попытался свалить на меня какие-то свои обязанности: расставить рядком их чемоданы, достать для него — вы только подумайте, для него! — бутылку коньяку, но тут я ткнул его локтем под ребро, и он быстро угомонился.