Радиус взрыва неизвестен
Шрифт:
Эти мысли были горькими, и он, словно бы отстраняясь от них, сказал:
— Пойдемте на телеграф!
— Да, да, — возбужденно подхватил секретарь горкома. — А вам и отдохнуть пора…
— Ну, отдыхать-то некогда, — рассеянно ответил Староверов. В это мгновение он подумал, что телеграф — не только средство просить помощи, но и обыкновенный способ напомнить кому-то, что ты жив. Тряхнув головой, как будто отгоняя назойливые мысли, он поспешно перешел к делу. — Значит, самолет будет? Сергей Александрович, отберите нужные штаммы. Машину, я думаю, дадут?
— Конечно, конечно, — заверил секретарь и прошел к телефону. С аэродрома ответили, что первый самолет уходит в пять
Староверов простился с Краснышевым, сбросил халат и вышел.
Ночь давно уже переломилась, восточный край неба розовел, золотился, похожий на тяжелую парчу. Море было еще темным, но подальше от берегов как бы светилось, наливаясь теплотой и живыми красками.
Дежурная на телеграфе испуганно вскинула голову, увидав необычных посетителей. Староверов долго писал телеграмму, осмотрительно выбирая слова. Пугать он никого не хотел, но и умолчать о сложности положения не мог. После него телеграмму подписали представители города.
Они вышли под трескучий перестук аппарата. Телеграмму уже передавали. И все вдруг будто впервые увидели мир. Староверов, заметив возбуждение своих спутников, насмешливо сказал:
— И увидел бог, что мир прекрасен…
— Откуда это? — удивленно переспросил секретарь.
— Из библии. После сотворения мира.
— Да, но мы еще чудес не сотворили, — напомнил секретарь, снова хмурясь, словно лишь на мгновение позволил себе отдохнуть. — Вы в гостиницу, товарищ Староверов?
— Одну минуту! — Староверов вдруг повернул обратно. Подойдя к столу, отыскал среди разорванных бланков чистый, написал адрес и одну фразу: «Ты живешь в моем сердце». Передав бланк телеграфистке и оплатив квитанцию, вспомнил: даже в мыслях не говорил с Галиной Сергеевной на «ты». Однако исправлять не стал, пусть фраза звучит так, как вылилась она в этот ранний рассветный час, в эту тяжелую, беспокойную ночь. Да, эта женщина неизвестно почему живет в его сердце, и ему не хочется прогонять ее. С этой ношей ему стало даже легче жить!
До гостиницы шли пешком. Случайные прохожие удивленно оглядывались вслед, так необычна была эта ранняя прогулка самых занятых в городе людей.
7
В следующие двое суток новых больных не было. Лаборатория по производству вакцины выдала первый материал. Староверов сам следил за уколами и с облегчением заметил у многих больных признаки улучшения. До выздоровления было еще далеко, но юноша-крановщик, которого Староверов в день приезда посчитал обреченным, выглядел куда веселее. Миссия Староверова заканчивалась.
Пока его еще не отпускали, но он волен был придумывать, куда направиться теперь. Если на побережье не обнаружится еще одной вспышки болезни, он может уехать через день-два. Не отпускали его лишь потому, что выжидали: новая вспышка могла случиться хотя бы потому, что последний больной появился в больнице так недавно. Но инкубационный период, когда болезнь не видна и потому более опасна, заканчивался в ближайшие дни, и Староверов имел право продолжить свой отдых. Краснышев уже телеграфировал из Москвы, что занимается схожими с пситтакозом болезнями, вроде лимфогранулемы. Моргония отбирал последние штаммы вируса для своего института. Тем же самым занимался и Староверов. Даже Ермаков чувствовал облегчение: впервые он не участвовал в обходе больных: вероятно, захотел выспаться…
Староверов раздумывал, не вылететь ли в Батуми самолетом? Галина Сергеевна оставила адрес дачи на Зеленом мысу, где собиралась пробыть несколько дней. Правда, ответа на свою телеграмму он еще не получил, но это не имеет значения. Она ему нужна больше, чем он ей, — значит, ему и гнаться…
Но странно, даже это ясно выраженное желание не принесло покоя. Казалось, за эти несколько дней что-то выгорело в его душе, как выгорает лес во время пала, и остается лишь обугленный, встопорщенный сушняк, только внешне напоминающий о том, что здесь было. А была прохлада, нежный аромат цветов и трав, раскидистые тени, журчание чистого ручья. Много-много времени должно пройти, пока хоть в каких-то частностях восстановится былая жизнь. Но уже никогда она не будет такой же прекрасной и спокойной, какой была до пожара.
А может быть, нужно только выспаться, отдохнуть, и все станет на свое место? Душа человеческая — не лес, горит редко, да и пожары эти никому не угрожают, разве только тому, кто сам и разжег огонь. Вот он закончит работу, пойдет в гостиницу, выпьет вина, отоспится — и снова вспыхнет тот маленький огонек, который сейчас не виден в пламени большого пожарища, ведь именно пламя болезни, стоящее пока над городом, обожгло душу Староверова.
Он механически продолжал работу, раздумывая над тем, как вернуть тот сладкий непокой, который заглушен шумящей вокруг бурей. Руки привычно двигались, глаза внимательно разглядывали этикетки на пробирках, но как эта бездумная деятельность была далека от того вдохновения, в котором Староверов прожил прошедшие дни! Так работают люди, покидающие милую им квартиру для переезда на новое место, о котором им еще ничего не известно. Уже и вещи не радуют глаз, уже и непонятно, что ценно, а что ненужно. Остановишься перед книгой, которая каким-то образом сопряжется в памяти со светом настольной лампы, с тишиной и дыханием спящих детей, с далекой музыкой радио у соседа, и кажется, оставляешь самое дорогое в жизни… И в то же время знаешь: эту вещь надо взять, а вот эту можно оставить, только избираешь автоматически, без чувства.
Староверов тоже избирал. Он сидел в стеклянном боксе, поставленном в тот день, когда определился способ распространения болезни. Им пришлось тогда разработать особые правила для занятий со штаммами. Запершись в стеклянной коробке, он проверял очередность штаммов вирусной культуры, от самых первых до последних, укладывал их в коробки, тщательно заворачивая каждую ампулу в вату. Работа эта была столь важной, что даже свою ассистентку он отстранил. Лиза сидела рядом с боксом и подклеивала в альбом микрофотографии вируса.
Раздался звонок телефона. Лиза подняла трубку, сказала без выражения: «Вас, Борис Петрович!» — и продолжала работать. Староверов с ампулой в руке вышел из бокса, взял трубку свободной рукой. Телефонные звонки больше не пугали их. С болезнью они покончили, оставалось принимать поздравления. В трубке слышалось легкое дыхание, перебивавшее шорох индукционных токов. Староверов спросил:
— Кто говорит?
— Борис Петрович, это я… — тихо сказали в трубку. — Я приехала. Я нахожусь в гостинице. Когда вы придете?
— Галина Сергеевна!..
Он задохнулся на мгновение. В левой руке что-то хрустнуло, потекла жидкость. Он ничего не заметил.
— Как? Зачем вы это сделали? Я бы сам приехал к вам по первому слову. Вы же знали, здесь опасно…
— Я так хотела вас видеть!.. — беспомощно прошелестел голос в трубке. — Вы придете?
— Да, да!..
Он хотел еще что-то сказать, но в трубке щелкнуло, послышался злой писк. Он опустил ее на рычаг, оглянулся на Лизу, соображая, поняла ли она разговор. Глаза ассистентки удивили его. Они были испуганны, сердиты, беспомощны. Она вскочила со стула и стояла перед ним, показывая на его руку.