Радиус взрыва неизвестен
Шрифт:
— Что вы наделали!.. — Голос ее дрожал.
Он машинально взглянул на руку. В ладони лежали осколки раздавленной ампулы. Жидкость стекала с пальцев.
— Ах, черт! — благодушно сказал он. — Ничего, мы найдем копию штамма.
— О чем вы говорите? — с непонятным ужасом сказала Лиза. — Вымойте руки! Идите, я вам полью.
Он, улыбаясь, прошел к умывальнику. Лиза схватила бутыль с дезинфицирующей жидкостью. Она плеснула на пол в том месте, где только что стоял Староверов, затем вылила почти всю бутыль на его руки. Он все еще улыбался. Лиза смотрела на
— Покажите руки! — властно приказала она.
Сквозь стекающую жидкость были видны царапины.
Он машинально присвистнул, как это делал Краснышев, когда волновался. Улыбка исчезла с лица, оно напряглось так, что Староверов почувствовал боль в скулах. Смыв жидкость водой, он внимательно осмотрел ладонь. Да, на ней были три царапины, незначительные, почти незаметные, но теперь он уже думал о них. Не вытирая рук, посмотрел в испуганное лицо Лизы, спросил:
— Где вакцина?
Лиза молча поставила на стол коробку с вакциной.
— Шприц!
Все дальнейшее происходило в полном молчании и с той торопливостью, которая, если не помогала, то хоть не оставляла времени для размышлений. Лиза прокипятила шприц, набрала вакцину, не ожидая, пока инструмент остынет, засучила на руке Староверова рукав и сделала укол. Он смотрел, как на месте укола выступила капелька крови, как она исчезала под ваткой со спиртом.
— Надо позвонить врачу, — сказала она.
— Успеется, — резко сказал он. — У меня в распоряжении не меньше двух часов.
— Я все равно позвоню.
— Хорошо, — вдруг почувствовав всю бессмысленность этого сопротивления, согласился он. — Но сейчас я уйду на несколько минут.
— Нет! — отрезала она. И раньше, чем он успел перехватить трубку, вызвала по телефону Ермакова.
Староверов вдруг почувствовал себя так, словно был загнанным зверем. Еще одно движение — и капкан щелкнет. Он действительно щелкнул. Лиза с трудом выговаривала слова:
— У нас произошло несчастье. Борис Петрович раздавил в руке ампулу с вирусом. Есть мелкие порезы. Сделали первый укол вакцины. Вирус проник в организм в двенадцать двадцать.
Староверов с интересом посмотрел на свои часы. Они показывали двенадцать двадцать пять. Галина Сергеевна позвонила в двенадцать двадцать. Несчастье произошло в двенадцать двадцать. Да, произошло несчастье. Что бы ни случилось дальше, несчастье уже произошло.
Лиза положила трубку. Глядя на Староверова суровыми глазами, словно обвиняя его во всем, что будет дальше, она сказала:
— Вас положат в кабинет врача. Сейчас придут санитары.
— А что, сам я уже не могу идти? — с насмешливым вызовом спросил он.
— Вы сами писали инструкцию, — напомнила Лиза.
Да, малоприятную для больных инструкцию он написал. Правда, тогда он не думал, что инструкция распространится и на него. Но она была правильной, эта самая инструкция. И нечего теперь негодовать на нее. Лиза отвела глаза в сторону, голос ее стал глухим:
— Я после дезинфекции схожу в гостиницу. Что сказать вашей знакомой?
Что сказать? Действительно, что говорят в этом случае? Привозят больного в клинику с работы. Звонят или пишут открытку: «Ваш муж заболел и помещен…» А в конце самое трудное: «До окончания инфекционного периода навещать больного запрещается в связи с опасностью распространения…» А как получившие эту открытку читают ее? Может быть, плачут? Может быть, относятся к ней как относились к «похоронной» во время войны? Инструкцию-то он написал, но даже не подумал, как к этой инструкции относятся те, кого она касается.
Он устало сказал:
— Вы правильный человек, Лиза. Возьмите из пиджака деньги, там сколько-то есть, может, они понадобятся моей знакомой. Ее зовут Галина Сергеевна Левада. Скажите ей, что я работаю в опасной зоне и потому не могу прийти сам. Вообще, вы, вероятно, лучше, чем я, сумеете объяснить невозможность моего появления. Но, ради бога, ни слова о том, что произошло!
Она молча кивнула, выгребла из кармана смятые деньги, тщательно посчитала их. «Двести сорок два рубля, на первое время вполне достаточно!» — Она считала их по-своему, исходя из своей зарплаты. За ней не ухаживали мальчикообразные старики, которым двухсот рублей не хватало на ужин. Она не снимала номер в гостинице, за который надо платить ежедневно тридцать или пятьдесят рублей. Да, Лизе таких денег хватило бы для ожидания, пока ее мужа или любимого выпишут из больницы.
Вошли санитары. Староверов невольно усмехнулся: «Так вот как действует пресловутая инструкция!» Они были в масках, у одного в руках — прибор вроде огнетушителя для дезинфекции помещения. Двое — с носилками. С этой минуты Староверов не имел права ходить по земле. Если он выздоровеет, пожалуйста! А если вздумает умирать, так пусть довольствуется воспоминаниями о том, как ходил раньше. Ходил по лесам за зверем. Двигался на лыжах. Гулял по палубе теплохода. Шел как-то ночью по улицам незнакомого города вместе с малознакомыми людьми, когда приехал на борьбу с болезнью и уже как будто победил ее.
Он безропотно лег на носилки, улыбку его закрыла маска, которую один из санитаров поспешно надвинул на его лицо. Когда его выносили, он услышал шум действующего аппарата для дезинфекции и подумал: «Бедные мои бумаги! Лиза не успела их собрать. Теперь они месяца два будут пахнуть этой вонючей жидкостью».
8
Койку поставили к окну, но окно все равно было закрыто, так что наступивший покой нельзя было назвать отдыхом. Каждые два часа брали кровь, приносили анализы, чтобы Староверов сам мог посмотреть их. Поставили столик у койки и положили бумагу, карандаши, однако записывать пока было нечего. Легкое головокружение и сердечные перебои, как и неуклонное повышение температуры, с таким же успехом можно было отнести за счет действия вакцины. Лишь случайно Староверов заметил, что у него есть возможность наблюдать чужую жизнь.
Сначала это был мальчик, появившийся на пустыре перед больницей и задумчиво перекатывавший босой ногой камешек. Староверов никак не мог понять, что делает мальчик на этом голом, опаленном солнцем пустыре, где даже травы не было, пока не увидел, что тот неотрывно смотрит куда-то выше его окна. Только тут он сообразил: мальчик ждет, не покажется ли в окне мать. Может быть, она работает сиделкой в больнице, а может быть, лежит больная, как сам Староверов, и уж, наверно, мальчик пришел сюда не впервые. После этого он заметил, что пустырь не так пуст, как ему показалось вначале. За дальней купой деревьев, прячась от посторонних глаз, стояли, сменяя один другого, разные люди. Все они смотрели в сторону больницы, иногда подавали знаки, пока не появлялся рыжий сторож в грязном халате. Тогда люди поспешно уходили, чтобы через несколько минут вернуться. Строжайшее запрещение всяких свиданий и передач вызвало к жизни этот мимический разговор. Староверов довольно быстро научился понимать его: «У меня все в порядке!» — говорили из окна больницы, и на пустыре кто-то радовался, взмахивал рукой и уходил. А вот мальчик никак не мог дождаться сигнала. Он перестал уже катать камешки и все приближался к запретной зоне. Стали видны его скорбные глаза, латки на штанишках. «Опять продрал коленки!» — кричала, наверно, мама, которая лежит здесь, не в силах подать знака, что жива. Староверов знал, что на втором этаже — палата тяжелобольных, и с горечью гадал, увидит ли мальчик свою мать. Когда сторож в очередной раз прогнал от деревьев посетителей, словно бы и не заметив мальчишку, Староверов понял: с матерью плохо…