Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу
Шрифт:
— Что же?
— Просто хорошие, добрые чувства, — ответил он, сознавая себя последним дураком.
— А как вы их обрели?
— Стал смотреть на вещи по-другому, понимаете?
— Не понимаю.
— Человеку нужен стимул, нужно во что-то верить.
— Не слишком оригинальное открытие.
— Что ж… — начал он и запнулся.
— Ну, ну, очень интересно, пожалуйста, продолжайте. Вы, право, меня заинтересовали, — подстегивала его Эллен.
Но пылкие слова так и застряли у него в горле. Ему казалось, что его завязывают узлом,
Опять зажегся свет. Начался антракт. Почтенные господа прогуливались между рядами, раскланивались с сенатором и его дочерью. Проходя мимо их ложи, они разглядывали Кипа. У него стало легче на душе. Джентльмен в накидке, подбитой белым шелком, редактор финансового журнала Уильямс, и его молодая жена, которая разоряла его своим дорогостоящим успехом в свете, с возбужденными от любопытства лицами подошли к Эллен.
— Здравствуйте, здравствуйте! — явно довольная собой, приветствовала их Эллен. — Хочу познакомить вас с Кипом Кейли.
Они пожали ему руку. Он смешался, отступил, стал озираться по сторонам, ища глазами выход. Но его окружила публика. Все улыбались, перешептывались. Невыносимое напряжение сковывало его, и мир, в котором он очутился, вдруг утратил свою прелесть. Эти лица вокруг, этот искрящийся лед, лиловые лучи, неуклюже скачущие лошади — всего лишь театр, карнавальное представление. Не лица это — яркие карнавальные маски. У сенатора — ало-белая маска самодовольства. У Эллен — хорошенькая маска надменности. Для них он тут нечто диковинное. Они разглядывают его, как базальтовую глыбу. До него доносились их вкрадчивые, мягкие голоса:
— Какой огромный красивый зверь!
— Интересно, что затевают Маклейны?
— Он великолепен, но представьте: каково повстречаться с таким один на один в темном закоулке, если он вас ненавидит!
— Смотрите, дорогая, перед вашими глазами пример нравственного величия.
Тугой узел, которым Эллен стянула его душу, давил все больнее, и казалось, его сердце вот-вот разорвется.
— Разве я не предупреждал… что у меня назначена встреча, — пробормотал он сбивчиво, — не говорил вам, что должен уйти со второго отделения?
— О, мы вам не дадим уйти, — надув губки, сказала Эллен. — Вы пойдете потом с нами ужинать.
— Не могу, мисс Маклейн… — Он запнулся, опасаясь, что от нее придется вырываться силой. — Я опаздываю.
— Ну пожалуйста, останьтесь, ради меня…
Но сенатор хлопнул его по спине и во всеуслышание весело сказал:
— Ступай, друг мой. Мы же увидимся. Надеюсь, ты получил удовольствие. — И просиял в улыбке.
— Спасибо, — пробормотал Кип, в замешательстве пожав ему руку, и, ни на кого не поднимая глаз, поспешил к выходу.
Сильно похолодало, слякоть на тротуаре застывала твердыми комьями. Пригнув голову, он шагал навстречу резкому северному ветру, растревоженный тем, что не сумел скрыть на людях свое волнение. Он знал себя: стоит разволноваться, и тогда недалеко до беды. Обычно он старался чем-то разрядить внутреннее напряжение. Хорошо бы найти сейчас укромное место, где можно спокойно почитать газету. Он купил ее в киоске на углу. Миновав три квартала, он набрел на маленькую закусочную. Вошел туда, сказал девушке, чтобы дала ему сэндвич, и прямо у стойки развернул газету.
«Господи, — подумал он, — да разве от этого теперь скроешься?» На первой полосе очерк о его жизни в тюрьме. В колонке рядом напечатаны высказывания видных протестантских священников по поводу его исправления. Он читал быстро, с лихорадочным любопытством, и удивление его все росло. Вот цитата из проповеди, которую намеревается прочесть в воскресенье доктор Карлтон Росс: «Кип Кейли обрел другое сердце». А вот красноречивое высказывание молодого раввина Голдстайна о человеческом содружестве и о том, что общество широко распахивает двери перед обездоленными. И тут же заявление знаменитого доктора Хауэрда Стивенса: у него нет времени на обсуждение данного вопроса. «Все мое время отдано таким глобальным проблемам, как сохранение мира на земле».
Кипа охватило радостное, благодарное чувство. Ему стало стыдно, что он сбежал со стадиона. Те, кто его там разглядывали, видно, разделяют мнение этих священников. Говорил же Смайли, что в газету приходят трогательные письма. Все это убеждало Кипа в реальности его тайной мечты о работе в Комиссии по досрочному освобождению заключенных, мечты, о которой раньше он не позволял себе и думать. Посмеиваясь над своим воодушевлением, он глянул в окно: ветер крутил густой сыпучий снег, напористо, почти горизонтально гнал его мимо.
— Вот ваш сэндвич, — сказала девушка.
— Что?
— Ваш сэндвич.
— Да, да. — И он улыбнулся аккуратной миниатюрной девушке в белом фартучке. Ее черные волосы своевольными кудрявыми прядками обрамляли лоб, темные, широко расставленные глаза светились умом, но особенно хороши были ее красиво очерченные губы.
В затылок Кипу ударил холодный ветер: двое юнцов, румяных с мороза, тоже, как и он, во фраках и белых галстуках, с шумом, хохотом и уханьем ввалились в закусочную, распространяя вокруг себя запах спиртного. Пухлый смуглый парень положил локти на стойку, устало перевел дух. Приятель заторопил его:
— Пошли, Пузырь, нам еще кой-куда успеть надо.
— Чашку черного кофе, — заказал Пузырь.
— И мне, подружка, — подхватил его белокурый приятель. — Кофе и сэндвич с ветчиной.
Девушка повернулась к большой никелированной кофеварке и, ожидая, пока кофе нальется в чашки, стояла, держа на бедре согнутую в локте руку. Белокурый быстро снял шляпу, зашептал смуглому:
— Ого, какая красотка! А шейка! Погляди, Пузырь!
Когда она ставила перед ними чашки с кофе, Пузырь воззрился на нее так бесцеремонно, что лицо девушки залила краска.