Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу

Каллаган Морли

— Ну, что я говорила! — радостно крикнула мужу миссис Уотсон и принялась названивать соседям.

2

Фотография Шора появилась в газете в первый, по-настоящему теплый день после резких апрельских похолоданий. Так было в этом городе: холодно, холодно — и вдруг ярко светит солнце и все уже зазеленело, будто существует всего два времени года. В Парк-Пласа, в баре на крыше, двери на террасу с видом на город были распахнуты. Под обновленным ярким солнцем — море зелени, не город, а сплошной лес. С террасы можно было обозреть университетский городок, музей и парк, а дальше торчали стандартные, как надгробья, башни и виднелось озеро. Ал Дилани со своими друзьями заняли столик у выхода на террасу. Все по очереди читали статью Хилтона в «Ивнинг уорлд» и посмеивались. Шумливый, с бегающими глазками и пышными бачками Рас Майерс в дорогом клетчатом пиджаке был критиком на телевидении. И знал все о русском поэте Мандельштаме. Лысеющий Рон Стазиак с вечной кривой

ухмылкой ездил на все каннские фестивали, писал о них статьи для «Лайф» и числил себя другом Ингрид Бергман. Красавица Хелина с великолепными длинными ногами — сейчас газета перешла к ней — была скульптором и работала с металлом. Ал Дилани — темная бородка лопаткой и глубокие мягкие, беспокойные глаза — три вечера в неделю водил такси. Все остальное время было отдано занятиям — он заканчивал диссертацию в университете. Друзья верили в его талант, в то, что имя его скоро станет широко известно. Сам он считал, что диссертация о Нормане Мейлере — лишь первый шаг, равно как и синекура, ожидающая его в университете. Диссертация затем станет книгой, которая прославит его. Зачастую он являлся в бар прямо в своей таксистской кепочке, но в элегантной кожаной испанской куртке. Волнистая каштановая шевелюра, бородка — он был похож на принца в изгнании. Никто из служащих отеля ни разу не попросил его снять кепочку. Ал и его друзья в тайном согласии мнили себя гражданами вселенной, а не этого маленького городишки. Ал часто читал им лекции о Сартре, Маркузе, Борхесе и Беккете. Он знал все литературные течения во всех столицах мира, хотя и был единственным в их компании, кто еще ни разу не побывал за границей.

Сейчас Ал и его друзья смеялись, но не над Шором. Шор их не интересовал. Мишенью их шуточек был старый Хилтон. Скользнув взглядом по фотографии Шора, Хелина заметила:

— А он ничего. И шляпа тоже. Что-то в ней есть ирландское. А этот Хилтон — крупный специалист по задам. Вчера лобызал зад какой-то миллионерши, а сегодня дает под зад местному бедолаге писателю.

Они давно уже сошлись на том, что Хилтон — фигура анекдотическая. Лет сорок назад Хилтон отправился в Англию, где дальше литературного поденщика не пошел. В конце концов он возвратился домой, однако сумел убедить местного издателя, что в Лондоне был заметной фигурой.

— Если тебе охота кому-то дать под зад, поскольку без этого ты жить не можешь, конечно же, самый подходящий объект — местный писатель, о котором никто и не слыхивал, — заметил Ал. Сам он тоже впервые встретил имя Шора. — Ну, что еще новенького в мире?

На самом-то деле он был занят своими собственными делами. Апрель — самый хлопотный месяц для аспиранта. Письменные работы он написал блестяще, а назавтра ему предстояла устная защита.

Ал был сыном преуспевающего оптового торговца скобяными товарами. Этот элегантно одетый уроженец Запада с темной бородкой и дерзкой усмешкой продемонстрировал, что между делом может защитить диссертацию, и с блеском. Друзья прозвали его Чемпионом. Что ни день у него появлялась новая девица, он мог сутками обходиться без сна, а в барах вечно ввязывался в драки, и тогда его карие глаза вспыхивали бешеным огнем. Ал был убежден, что, не работай он таксистом, рехнулся бы под гнетом жесткой университетской дисциплины. Жуткие вещи происходили в его такси. Семнадцатилетний наркоман чуть не пырнул Ала ножом за то, что он отказался отвезти его к месту, где тот мог «подзаправиться». Старухи норовили обойтись без чаевых. Смазливая проститутка по имени Мейбелл — сейчас они с ней друзья — все пыталась заключить с ним сделку. Она предлагала ему сорок процентов с каждого «гонорара» за рекомендацию клиенту, однако, если клиент посетит ее еще раз, вся плата ей. Пьяных девиц рвало в машине. Старые воры делились с ним своими заботами. Ал все записывал в дневник. «Я должен понять, что к чему», — твердил он себе. Он стремился к пониманию, основанному на строгом анализе.

Дневник он держал в верхнем ящике комода, под рубашками, в большой комнате, которую снимал у миссис Бёрнсайд на Монтет-стрит. Он довольно часто перечитывал и анализировал свои записи, пытаясь сделать выводы из своего жизненного опыта и тем самым обрести смысл существования. На одной страничке он записал, что стыдно отцу ничего не знать о собственном сыне. Четыре года тому назад он отказался приобщиться к торговле скобяными товарами. Они с отцом поссорились, и Ал, покинув отчий дом, пустился в странствия. Он колесил по стране до тех пор, пока отец ему не написал: «Наверно, в мире есть вещи и похуже, чем быть профессором. Во всяком случае, ты хоть не будешь слоняться по улицам».

Торговец скобяными товарами, плативший за комнату Ала до прошлого января, не знал ни про такси, ни про то, что Ал копит заработанные деньги на поездку в Европу. Но в январе отец неожиданно приехал в город на какое-то совещание оптовиков и позвонил Алу из гостиницы, чтобы сообщить, что приготовил ему чек для уплаты за три месяца. В тот вечер бушевала метель. Снег валил целый день и не перестал с наступлением темноты; все городские снегоочистительные машины вышли из строя. У Ала была вечеринка, он был в

превосходном настроении и, поддавшись порыву, пригласил отца заглянуть к нему и познакомиться с его друзьями. В ту вьюжную ночь трудно было взять такси, и мистер Дж. С. Дилани приехал лишь к полуночи, когда все уже немного выпили. Он же был совершенно трезвый. Солидный лысеющий человек с апоплексическим румянцем на щеках. В темно-коричневом двубортном костюме. Его приняли как родного — он же отец Ала. Прежде всего оптовик узнал о том, что его сын — таксист. Дальше — больше. Он приготовился почтительно слушать ученые разговоры университетских студентов, а девицы вместо этого то и дело отпускали крепкие словечки. Затем Мэгги Саймонс, хорошенькая, но смахивающая на бродяжку девица, присев возле него на корточки, сказала:

— Поговорим про половушку, а то скучно что-то.

С застывшей на лице глупой улыбкой мистер Дилани вскочил с кресла.

— Где Ал? — спросил он, нервно оглядываясь по сторонам.

Но тут какой-то тип с седеющей шевелюрой затеял драку. Ал ринулся разнимать и получил бутылкой по голове. На пол закапала кровь.

— Выгони их всех отсюда! — закричал отец.

— Не обращай внимания, папа, — сказал Ал. — Это же вечеринка.

Торговец в бешенстве стиснул зубы и, глядя на сына так, словно тот на его глазах разрушил все святыни, попросил найти его пальто. Он не стал ждать, пока Ал вызовет такси, и исчез в снежном вихре. Чека он не оставил.

Все понемногу разошлись, а Ал до рассвета просидел за бутылкой с Джейком Фултоном. Время от времени он трогал свою голову, но куда больше, чем рана, его мучило недоумение.

— Ладно, пусть, хотя ясно — не даст он мне теперь ни цента. Но вот что меня угнетает — я ведь думал, что знаю своего отца!

С той ночи Ал жил только на то, что зарабатывал. Все сбережения ушли в уплату за комнату в доме миссис Бёрнсайд.

На следующий день после того, как в колонке Хилтона появилась фотография Шора, Ал защитился. Дело было сделано, и, можно сказать, на высоком уровне. Только что прошел сильный ливень, но сейчас, когда он шагал по направлению к парку, ярко светило солнце. Отощавший на рубленых бифштексах и кукурузных хлопьях, бледный, с горящими неистовой энергией глазами Ал был похож на Христа, только что вышедшего из пустыни.

Внезапно что-то вспомнив, он остановился, обернулся и в полнейшем недоумении уставился на здание университета.

— Чертов педант, — тихо ругнулся он, — мог ведь загубить всю мою карьеру! Ну да чего еще от него ждать?!

Он знал, что крупный ученый и известный в городе деятель культуры доктор Мортон Хайленд входит в экзаменационную комиссию. Студенты съезжались со всего континента слушать его лекции по теории литературы и изучать его систему. Ал никогда не испытывал ни малейшего страха перед этим маленьким, пухлым, рыжим человечком с короткими пальцами и большими коричневыми веснушками на лбу — не боялся ни его учености, ни его фальшивой кротости. Но мог ли он знать, что в то утро за завтраком доктор Хайленд съест кусочек перезревшей дыни и этот кусочек даст о себе знать как раз во время защиты.

— Назовите мне дублинскую гостиницу, где работала женщина, которой увлекся Джойс.

Ал вскинул на Хайленда удивленный взгляд: что за мелочной вопрос? В голове было пусто, однако никакой паники он поначалу не ощутил. Он поглядел на четыре тронутые сединой головы перед собой, затем скользнул взглядом по старым твидовым пиджакам и стоптанным ботинкам — отчего это профессора и джазисты вечно ходят в стоптанных ботинках, подивился он, и тут вдруг ему стало холодно и ужасно одиноко. Тишина, ни единого звука, лишь стучит сердце, и голос — совсем не его голос — говорит ему: «Ты ничто, Ал. Ничто».

— Минутку, — буркнул он и вышел из аудитории.

Он подошел к питьевому фонтанчику в коридоре. Его научный руководитель доктор Стил, спокойный, мягкий человек, взявший себе за образец для подражания богословов семнадцатого столетия, подошел к нему и с тревогой спросил:

— Вам плохо, Дилани?

— Нет, доктор Стил, все в порядке, — спокойно ответил Ал. — Просто мне захотелось пить. И я отнюдь не собираюсь обзванивать все дублинские гостиницы.

Он возвратился в аудиторию, улыбнулся доктору Хайленду и ответил на вопрос. Однако теперь, вспоминая о происшедшем, Ал не улыбался. Он был потрясен: тот миг страшного одиночества… Он не узнавал себя. Его чуть шатнуло — мимо спешили на обед студенты, но он лишь смутно чувствовал это движение, не видя их. В южной стороне, над зданием административного центра, сквозь облака пробился солнечный луч и засиявшая под солнцем зелень мокрой травы, отблески мокрых листьев на деревьях вдруг подступили так близко, так больно полоснули по глазам, что Ал вздрогнул. Затем вся картина покачнулась перед ним, и он еле удержался на ногах, ошеломленный, дрожащий. И в следующее же мгновение определил это свое состояние: так бывает, когда надерешься до чертиков. Что-то с ним неладное — это все от нервного перенапряжения и недосыпания: слишком он много занимался. Но в общем-то с ним, Алом Дилани, все в порядке. У него сегодня праздник. И он гордо зашагал по огибающей парк улице к дому на Монтет-стрит, где снимал отличную, большую комнату.