Радуга над Теокалли
Шрифт:
– Подожди, женщина, ты должна гордиться, что живёшь в доме Амантлана, предводителя храбрых… Я не простой человек… У меня много тлаймати, я довольно-таки богат. К тому же ты будешь работать в доме, а не на поле, – Амантлан прикрыл глаза. До чего же хотелось спать! Но умытое лицо рабыни нравилось ему, да и фигура была умеренно округлой. И он решил слегка, только слегка, провести разведку, боясь, что сон сморит его раньше.
– Эй, женщина, не говори мне, что тебе не нравятся богатые мужчины! Никогда в это не поверю. Вам всегда нужно богатого, умного, смелого… Ха, вот только этого человек добивается в пожилом возрасте! А тебе повезло. Я молод. Не женат, – голова Амантлана сделала гордый кивок. – Щедр. Добр…
Запнувшееся перечисление достоинств вызвало у Иш-Чель улыбку.
– Я могу даже сделать так, что ты вообще не будешь работать. Да, я богати могу себе это позволить, у меня много тлаймати, ну, ты понимаешь, это те, кто платит мне дань…
– Я не шлюха, господин. Это их можно купить, рассказывая о своём богатстве… – Иш-Чель гордо отвернулась.
Амантлан осторожно дотронулся до её платка. Женщина попыталась увернуться. Чтобы развеять напряжение, он, стягивая платок, пошутил:
– Ты лысая, да? Никогда не видел лысой женщины…
Если бы Амантлан был трезв, то давно махнул бы рукой на эту тряпку, но выпитое октли делало его развязнее, поэтому решительным жестом сорвал с неё платок. Сорвал и опешил. Хмель прошёл в один миг. Словно боясь обжечься, осторожно коснулся горящих мягких прядей. Теперь ему стало понятно, почему она не может разжигать огонь в очаге, но имело смысл уточнить:
– Ты – Иш-Чель – Радуга майя?
Ей не оставалось ничего, как кивнуть, подписывая себе приговор. Она внимательно следила за Амантланом, понимая, что все её планы на побег сейчас могут рухнуть, но где-то в глубине души не хотела расставаться с надеждой, вновь обращаясь с молитвой к богине-покровительнице.
Правая рука Амантлана потянулась к переносице, на мгновение задержалась там, но под пристальным взглядом Иш-Чельрезко была отброшена, хозяин пытался лихорадочно собраться с мыслями.
– Кто знает?
– Твоя мать и, думаю, рабы-майя…
– Она будет молчать… Рабы тоже, может быть, какое-то время… Уверяю тебя, – резко пресёк он её негодование по поводу своих последних слов, – за свободу, совсем недолго… В этом мире каждый думает только о себе!
– Как ты можешь так говорить?!
– Разумеется. Я иногда должен думать не только о себе, но и о других, – он с интересом прикоснулся к её волосам, ощущая их шелковистость. Перебирая пальцами пышные пряди, наблюдал, как на них играют отблески огня. Его лицо постепенно смягчилось.
– Но речь не обо мне, а о тебе.
– Я – знатная женщина…
– Лучше бы ты была последней шлюхой… Поверь, я совершенно не хотел обидеть! Ты – жена Кинич-Ахава, и этим все сказано. Если надеешься на радушный приём Ицкоатля и старейшин, то не отличаешься глубоким умом.
– И что же меня, по-твоему, ждёт? Ты так уверял, что я нахожусь под такой сильной защитой!
В глазах Амантлана мелькнула грусть.
– Нет… Жена нашего врага не может быть под моей защитой. Женщина, к сожалению, ты обречена… Тебя заберут у меня после решения совета старейшин и принесут в жертву на теокалли, – грусть в глазах мужчины не уходила.
Иш-Чель начала бить дрожь. Амантлан сделал попытку её успокоить, высказав предположение, которое страшно возмутило женщину.
– Может, и поживёшь, пока я поймаю твоего мужа…
– Ты никогда его не поймаешь!
– Кто здесь сомневается в моем умении?
– Пока тысвоей болтливостьюподтвердил только звание оратора! – Иш-Чель была напугана нарисованной перспективой, прекрасно понимая, что Амантлан прав и ни в чём не обманул. Но очень уж хотелось напоследок досадить.
– Эй, женщина, ты меня, кажется, хочешь разозлить, да? Не будь глупой индюшкой, я ведь единственный человек в Теночтитлане, который испытывает к тебе симпатию. Поэтому усмири свой язык! – Амантлан явно обиделся.
– Какая мне разница, испытываешь ты ко мне симпатию или нет, если у меня один путь – на теокалли!
– Ну почему, я ведь ещё хорошо не подумал… Скажи, а я тебе совсем не нравлюсь?
Изумлению Иш-Чель не было предела, она сдержалась, но ответ получился довольно жестким:
– Совсем!
– Тогда – только теокалли!
– Что ж, у каждого своя дорога!
– Кажется, у тебя, женщина, она никогда не кончается. Жаль, что я не нравлюсь…
– А что бы это изменило?
– Пока не знаю… Вернее будет сказать, я тебя не знаю… – он опять восторженно перебирал её волосы. – Но жаль уложить на камень живую радугу.
– Так помоги мне!..
– Всё дело в том, женщина, если… я… соберусь… тебе… помочь, – тут он вообще замолчал.
Иш-Чель не могла понять, что это: он подыскивает слова или сомневается в разумности предложения.
Амантлан сделал паузу, не веря себе, прислушивался к словам, ловил ускользающий смысл. Не верил, что он вообще может такое произнести, не говоря уже о том, чтобы претворить в жизнь. Он попытался прогнать остатки хмеля:
– Я вынужден буду сделать это просто так ииспортить себе жизнь. Ради чего?
– И действительно, – последняя надежда рушилась, и придерживать язык не имело смысла. – Из-за какой-то рабыни, когда ежедневно их сотнями загоняете на теокалли вашего Уицилопочтли!
– Но-но! О богах будем говорить почтительно! Хотяя бы предпочёл иметь лишние рабочие руки, а богам нужно жертвовать лучшее… А ты пока лучшее, что я встречал в своей жизни! Как жаль… Да. Ты – редкая, красивая собственность… Хм… Неужели я тебе совсем не нравлюсь? – Амантлан сделал тщетную попытку очаровать её улыбкой.