Радуга над Теокалли
Шрифт:
– Амантлан, не бушуй, скажи, что произошло?!
– Верховный жрец Уицилопочтли объявил, что нет рабов для жертвоприношения, а богу это ущемление не по душе…
Она впервые слышала столь крамольные вещи. Он устало прикрыл глаза рукой, потом длинные пальцы непроизвольно потёрли переносицу, выдавая полное смятение.
– Амантлан, но почему поход на майя? Ведь это безумие – воевать сейчас еще и с ними!
– Да? Ты сомневаешься в храбрости моих ягуаров? – в голосе Амантлана отчетливо слышалась горькая язвительность. Он подтолкнул ее к дому. – Я высказался на совете, но меня выставили едва ли не трусом, хорошохотьне объявили изменником. Нужна битва, и чем больше крови, тем большее удовлетворение получат боги! А я знаю своих воинов с самого детства, это мои друзья, я не могу радоваться, идя на бессмысленную войну! Лучшие ягуары Теночтитлана!.. И мы должны победить! Было когда-нибудь иначе? Может, кто сомневаться в нашей победе? Это – крамола! Тебя прикажут убить, скажи ты это кому, кроме меня.
– А как же Тлакаелель? Неужели, он не поддержал?
– Не получилось. Кажется, мы все сошли с ума!
– Нужно попытаться объяснить!
– Я привык выполнять приказы, женщина! Я – воин, я – ягуар!.. Когда за управление берутся жрецы… Когда эти люди, – мне даже страшно, слышишь, страшно их называть людьми! – Когда берутся решать вопросы, то вокруг всё заливается кровью… А воины? Скажи, можно ли нас назвать людьми?.. Мы превращаемся в тех, чьи маски носим… Люди-звери… И все это по желанию жрецов. К чему эти бессмысленные жертвы?! Даже если захватим земли майя, то не сможем удержать на них власть. Нельзя распылять силы! Но никто не хочет меня слушать.
– Амантлан, тебя не страшат жрецы, выступи против безумия!
– Это бунт! А я служу своему народу.
– Ты знаешь, что это губительно для него! И ты сам можешь погибнуть в этом бессмысленном походе!
– Мой долг – служить интересам Анауака.
– Что делать, если ты не вернёшься?!
– Как странно. Ты уговариваешь изменить, но не задумываешься над тем, как мы все будем жить, если я позволю себе такую слабость! А ты смогла бы жить с человеком… с изменником?..
– Почему ты говоришь об измене? Решение начать войну с народом майя – ошибка, и ты сам её признаешь. О каком предательстве идёт речь?!
– Об измене нашим богам. Ты ведь до сих пор поклоняешься своим, и я тебе не запрещаю. Так почему же я не должен придерживаться ритуалов, священных для меня?
– Ты не такой, как все!
– Сомневаюсь. В чем-то – может быть, но я всегда был, есть и буду мешиком, которого чужие боги не интересуют, и я отдам долг тому, чему научила мать. Поэтому, раз боги требуют – я должен выполнить их желание. Пусть хоть в этом я буду преданным верующим.
– Амантлан, я не могу поверить, что ты топчешь тот хрупкий мир, который мы смогли построить!
Он остановился и перестал теребить ожерелье на груди, ласково привлёк Иш-Чель к себе и задумчиво, с лёгкой грустью сказал:
– Я обещаю, что бы ни случилось, ты всегда будешь в моем сердце, Иш-Чель. И я сделаю всё, чтобы вернуться назад.
Ласковые руки гладили её по плечам, отдавали тепло и нежность, а горечь от приближающейся разлуки делала эти ощущения ещё более острыми и желанными. Иш-Чель готова была простоять с ним вечность. Она каждой клеточкой тела ощущала его любовь. И с диким, первобытным ужасом осознавала: если с Амантланом что-то случится, в её жизни никогда не появится мужчина, способный так любить. А без этой безграничной любви и доверия ей не выжить. Она знала, что окажется в пустыне без огненного вихря чувств, которые рождал его мимолётный взгляд. Равновесие, длившееся эти месяцы, не могло быть вечным, но построенное на любви и уважении, оно выдерживало житейские бури и только крепло. Иш-Чель не хотела потом собирать его осколки и хоронить то, что так долго строила.
– Ты не сможешь разлюбить меня так быстро… Я вернусь и снова докажу свою любовь…
После этих слов он со страстью увлёк её в мир, принадлежащий только им. Солнце ещё не встало, когда он покинул спящую жену и ушёл в казармы к ягуарам.
Всю дорогу он изнурял и воинов и себя быстрым темпом. Постоянно находился с людьми, только бы не оставаться один на один с тяжёлыми мыслями о последствиях, которыми грозил закончиться поход.
Сколько его людей не вернётся?
Об этом было даже страшно думать…
А бессмысленность их гибели тяжким бременем ложилась на сердце, и сжимала его жёсткой хваткой ягуаровой пасти, едва Амантлан встречал довольный и горделивый взгляд какого-нибудь юнца, отправившегося завоёвывать славу и почести, как он много лет назад. Обычно из новобранцев в жестокой сече не выживал никто.
Жрецы на привалах сновали между кострами и своими призывами поддерживали воодушевление воинов, разжигая в них огонь фанатизма.
Скоро Амантлан не мог уже без дрожи смотреть в глаза своим людям – там горел яркий огонь веры. Его люди готовы были к бою и жаждали смерти, они не задумывались, что дома их ждут такие же женщины и дети, как те, над которыми уже вознеслись их тяжёлые палицы.
Они хотели убивать. Они жаждали крови… Тёплой. Липкой. Тягучей. Чужой. Умыться ею, пить её и, подняв руки к небу, возносить молитвы богу Уицилопочтли, богу южной земли, богу солнца и войны…
Страх закрался в его душу и леденил кровь. Он хотел бы ощущать тот же прилив бодрости и энергии, который дарили жрецы, всегда сопровождавшие его армию, но сейчас был одинок, и это угнетало. Он словно шёл по обочине, в стороне от своих людей, объединённых общей целью. Хотя, это было и невозможно – вся огромная человеческая масса подчинялась малейшему его желанию, все распоряжения выполнялись мгновенно. Но он не мог произнести того, что было для них всех единственно правильным – приказа повернуть назад. Его бы не поняли. Одурманенные ололиуки, постоянно подбрасываемым жрецами в питье, обкуренные, его воины видели другую цель. И их она не страшила, она стала смыслом движения, которое он, Амантлан, все больше и больше ускорял.
Неотвратимость трагедии, которую он предвидел, заставляла его желать быстрого свершения. В конце пути он уже не понимал, чего хотел больше: победы или поражения. Только гордый дух победителя поддерживал в нем силы, чем еще больше распалял ненависть к собственной раздвоенности. Долг сохранить живых людей, не подвергнув сомнению непобедимость мешиков, брал над ним верх, заставляя разум и честность отступать…
На одном из привалов, позднею ночью, проверяя посты, Амантлан почувствовал присутствие своего тоналя – природный защитник от всего неведомого призывал его к себе.
Вождь немедленно пошёл на зов. Едва миновал густые кусты, как впереди раздалось шуршание, очень тихое мяуканье и появилось серебристое свечение. Невольно, впервые за двенадцать дней, Амантлан улыбнулся.
Мужчина вышел к своему покровителю: "Приветствую тебя, мой верный защитник!"
"И тебе привет, брат мой!" – услышал в голове ответ серебристого ягуара Амантлан. Он присел на корточки и протянул руку, чтобы погладить своего хранителя, ощутить мощный поток энергии.
Тот наклонил голову, доверчиво подставив загривок. Шерсть дикой кошки сияла изнутри, напоминая расплавленное серебро.