Радужная пони для Сома
Шрифт:
Закрываю глаза, надеясь на приход того сна, где я уже практически трахал Радужку…
И слышу звонок в дверь!
Блять!
Вика забыла, что ли, что-то?
Вставать не планирую, продолжаю валяться. Все тело ноет так сильно, что, того и гляди, на части рассыплется…
Дверное полотно начинает сотрясаться от ударов. Нехилых. Шарик внизу надрывается от такого натужного лая, что еще немного и лопнет.
Встаю, пережидаю головокружение, и, цепляясь за стены, спускаюсь вниз.
Последние
Встаю, потирая ушибленный зад, отпихиваю надрывающегося щенка и открываю дверь.
И первое, что вижу — резиновую страшенную рожу.
Это настолько сюр, что невольно отшатываюсь, а рожа движется на меня, тесня от выхода.
В панике пытаюсь сделать одновременно несколько действий: проморгаться, ущипнуть себя и встать в боевую, потому что первые два способа не помогают, а значит, происходящее не глюк, и значит, что это какая-то хуйня, от которой надо защищаться.
— Живой, придурок? — бубнит рожа голосом Немого, и я опять моргаю.
Неужели все? Белка? Напрыгнула? Но почему? Я не то, чтоб сильно злоупотреблял… Верней, одним и тем же не злоупотреблял, миксовал допинги… Не могла белка… Или могла?.. Бля…
Пока я пытаюсь удержать мозги от вытекания через уши, из-за резиновой рожи показывается не менее равнодушная морда Немого. Слава яйцам, вполне живого.
— Ты чего? Вдетый еще, что ли? — уточняет он и ставит резинового болвана, которого все это время держал перед собой, на пол.
— Это… — у меня голоса нет от стресса и облегчения. Не белка, ура, блять! Просто мой друг решил с утречка ко мне в гости подскочить. С приятелем, мать его. Чтоб добить уже окончательно, наверняка. — Это, блять, что?..
— Это — Герман, — с гордостью отвечает Немой, устанавливает болвана ровнее и с размаху лупит по резиновой морде.
Герман от удара слегка качается, но держится достойно.
Я падаю на диван, окончательно потеряв все силы, смотрю на Немого, как на сумасшедшего. Никакой логики в его поведении не наблюдается.
— И какого хера Герман делает здесь?
— Будет у тебя жить, — сурово говорит Немой, — Вовка, брат Альки, от сердца оторвал.
— А мне зачем? — вообще никакой логики…
— Чтоб ему рожу бил, а не сыну начальника ГАИ, — косится на меня Немой.
Я какое-то время туплю, переводя взгляд с одной одинаковой рожи на другую, связывая все нитки в одну.
Машинально почесываю сбитые костяшки… Ну что тут скажешь… Вполне вероятно, да. И это могло быть.
Я вчера же вообще не помню, что делал. Мог и рожу бить сыну начальника ГАИ. Мне-то глубоко похеру было, чья рожа под кулак попалась… Но вот Немой откуда?.. Он же с Алькой теперь все время? Стережет ее, как Цербер вход в ад.
— Мне Вовка позвонил вчера, — говорит Немой, — вопрос решили, там пацан нелегально находился, если папаша его узнает, что он на гонках был, то вломит похлеще тебя. Но все равно это залет, ты понимаешь?
— Да похуй…
Я падаю спиной назад, на мягкое покрытие дивана, закидываю руки за голову, смотрю в потолок.
Немой садится рядом, закуривает, молчит…
А потом спрашивает:
— Вообще нет?
Я знаю, о чем он, потому коротко отвечаю:
— Нет.
— А ты… Ну… Поговорить? — осторожно спрашивает Немой, а я только скалюсь уныло.
Прошло две недели с тех пор, как Радужка узнала про мой тупой спор.
И две недели, как я умираю каждый день.
И нет, я не сразу так стал себя вести.
Поначалу я уперто пытался с ней поговорить, поймать в универе, но Радужка показала наглядно, что значит “настоящий игнор”.
То, чем мы с ней занимались до этого, было такой лайт-версией, долгой прелюдией перед сексом…
А вот сейчас…
Она не пряталась от меня, нет. Если встречались в коридоре, то спокойно шла навстречу, скользя взглядом мимо, словно по пустому месту.
И тут не помогали ни мои слова, ни касания, ни попытки вывести на эмоции, ни те же самые тупые попытки в разговоры и тактильность, которая на ура срабатывала раньше.
Я-то думал, дурак, что это я такой красавчик, и она непроизвольно от меня течет! Потому что я так хочу!
А получается, все это время она хотела…
А теперь перехотела.
И все.
Просто все.
Через неделю я начал сходить с ума.
Нет, я и до этого не в себе был, но тут окончательно крыша поехала, я поймал Радужку на перемене и просто внаглую утащил в укромный уголок.
Прижал к стене, впился в губы жадно, кайфуя от ее слабости и ожидая ответа. Мне казалось, что она все еще хочет. Путь и обижается, сопротивляется, но хочет. Ну… Как раньше, да? Прокатывало же? Была же между нами печка?
А Радужка, вначале замерев от моего напора, затем пришла в себя и показала, что значит реальное сопротивление.
Как язык не откусила, до сих пор не понимаю.
И до яиц достала, хоть и мелкая совсем.
И, главное, что все это молча. Ни слова не проронила.
Она вообще ни слова мне не сказала после того вопроса про спор. И моего ответа.
Я помню, как повалился на пол, хрипя от боли в отбитых яйцах, а она поправила юбочку и пошла прочь.
Спокойно и равнодушно.
И вот тогда я понял: все. Это, блять, все. Ничего больше у меня не будет. Ничего не получится. Можно подыхать.
И пустился во все тяжкие.
Девки универские, которым неожиданно начало доставаться максимум моего больного внимания, взвыли и устроили гладиаторские бои в мою честь. Победительнице разрешалось все.