Радужная пони для Сома
Шрифт:
— Атеистический!
— Интересно… — щурится философ, — обоснуйте.
— Ну… Как сказал один бабкоубийца, “Если бога нет, то все дозволено”… Я считаю, что в этой жизни надо делать все, что хочется, потому что неизвестно, что будет потом…
— Интересно, интересно… — философ в некоторой задумчивости отходит от моей парты, но выдохнуть с облегчением я не успеваю, потому что он оборачивается и добавляет, — пожалуй, принесите мне к следующему занятию доклад на тему “Экзистенциальные мотивы в произведениях Достоевского”.
— Но у нас же не литература!
— Философия — наука, которая сочетает в себе все остальные дисциплины. И литературу в том числе. Кто не согласен?
Философ зорко осматривает притихшую аудиторию, но все молчат, дураков подставляться нет. Со старого пердуна станется дать сомневающимся в величии его предмета еще парочку интересных докладов на эти “смежные дисциплины”.
Маньяк от философии, блять… Не было мне печали… Заболеть, что ли?
После пары меня, груженого, как самосвал открывшимися перспективами стать докладчиком на паре философии, догоняет Немой, молча бьет по плечу в знак поддержки.
Я киваю, потираю ушибленное место, скалюсь в ответ на подначки других парней из группы, подмигиваю девчонкам, короче говоря, возвращаюсь своему обычному стилю поведения.
Не, ну а чего?
Не вечно же с ума сходить от постоянной боли в грудине? Человек ко всему привыкает.
Вот и я…
Привык уже. Наверно.
Не, Герману, конечно, достается по его резиновой харе каждое утро и вечер. И Шарик, за этот месяц вымахавший из полуростка с толстыми лапами в полудурка с нахальной мордой, за мной прям на полном серьезе по утрам бегает, вывалив язык от усердия. И даже не всегда догоняет, валится от нехватки сил на пожухлую траву и распахивает пасть.
Потому что чем еще заняться одному дебилу, просравшему все в жизни? Как отключать башку? Только физическими упражениями.
А еще и радужные сны, в которых я вижу наше с Радужкой неслучившееся счастливое будущее, утром дарят незабываемые ощущения от мощного стояка, который не сбить простым передергиванием в душе.
Значит, надо в другое русло усилия прилагать.
Вот и прилагаю…
Теперь, вот, еще и умственно усиливаться буду, потому что философ, сука, злопамятный, с живого не слезет…
Может, кого осчастливить?
Оглядываюсь, в поисках жертвы.
О, вот оно!
В углу копошится главный очкарик потока, Макар Ледянский. Длинный ботаник, трясущийся над оценками, потому что на бюджете.
— Эй, Ледик, — позываю его свистом, — ходи сюда!
Он подходит, опасливо выставляя перед собой учебники. Оглядываю его. Недоразумение, блять… И чего боится?
— Чего трясешься?
— Я не трясусь, — неожиданно спокойно, даже с достоинством, отвечает мне Ледик, — я опасаюсь, что ты мне очки заденешь. Опять.
Я щурюсь на него, вспоминая, что у нас было? Я его бил, что ли? Так это вряд ли… Я никого не бил. Тут, по крайней мере.
— А когда это я тебя задевал?
— На первом курсе… — отвечает Ледик.
— Вот ты злопамятный! — восхищаюсь я.
— Я не злопамятный. Это были дорогие очки.
— Ну сорри, братан. Я чего-то не помню даже… Если хочешь, я тебе бабки за них верну.
— Не стоит, — все с тем же достоинством отвечает Ледик, — я могу себе позволить купить самостоятельно. Что ты хотел?
— Да блин… — после разговора про очки как-то не особо правильно спрашивать… А, впрочем, похуй, — ты же слышал, что философ сказал?
— Про экзистенциальность в книгах Достоевского? — понимающе кивает Ледик, — не думал, что ты увлекаешься…
— Да нихера я не увлекаюсь, — морщусь я, — так… Нахватался… Короче, мне помощь нужна. Сам не сделаю. Поможешь? За бабки?
— У меня нет времени…
— Сомик, ты сегодня отжег! — врывается в наш диалог Лялька, веселая, раскованная девчонка, однокурсница, обнимает меня, смеется, — у философа даже лысина вспотела! Приколист!
Она чмокает меня в щеку, мазнув равнодушным взглядом по замершему Ледику, бежит дальше.
Я хмурюсь, вытираю со щеки помаду, поворачиваюсь к Ледику:
— За хорошие бабки, Ледик…
Он провожает задумчивым взглядом аккуратную жопку Лельки, затем смотрит на меня:
— Ты с ней встречаешься?
— С Лелькой? Да ты че? Нет, конечно…
— А с кем она встречается?
— Не в курсе… А че? Понравилась?
Ледик встряхивается, взгляд принимает нормальное, осмысленное выражение:
— Это не важно. Как я уже сказал…
— Давай я ее тебе приведу, хочешь?
И, видя заблестевшие глаза Ледика, понимаю, что попал в яблочко.
В конце концов, всему своя цена… Главное, ее правильно назвать…
Вот бы еще цену Радужки узнать…
Спускаюсь вниз, вполне довольный собой и проведенными переговорами, в кои-то веки в хорошем настроении, и на полном ходу врезаюсь в каменную грудь Немого.
— Ты че, бля? Так и до травмы недалеко, — ругаюсь я, пытаясь обойти приятеля, но он смещается ровно в ту же сторону. — Да че, бля, происходит? Ты чего?
— Ты… Это… — Немой проявляя чудеса красноречия, предупреждающе ведет подбородком, — не заводись…
— Че?
Тут я понимаю, что Немой не просто так на пути стоит, а с умыслом вполне понятным! Закрывает от меня что-то! И что?
— Не заводись, говорю…
Но я уже не слышу, обтекаю друга по дуге, выношусь на крыльцо… И охереваю от открывшейся картины.
Радужка стоит рядом с каким-то придурком, понтующимся перед ней своим красным ниссаном, на который он за каким-то хуем приделал антикрыло!