Рахиль
Шрифт:
– Вот мальчики повеселятся над тобой! – добавлял Муса, но с каждым разом говоря все менее уверенно и почему-то не торопясь идти на почту отправить телеграмму сыновьям, будто сам начинал подозревать неладное.
Генриетта Марковна хорошо помнила раннее утро двадцать второго июня сорок первого года. Тогда она проснулась от какого-то нечеловеческого крика. Даже работая в больнице и видя самые разные ситуации, в которых оказывались пациенты и их родственники, переживающие вместе с больными тяготы лечения и нередко впадающие в отчаяние, Генриетта Марковна не слышала такого дикого, истошного, истеричного крика.
Из-за стенки послышался растерянный голос Мусы Батырбекова:
– Извините,
Но кошмарный сон Зульфии оказался вещим. Батырбековы больше не получали писем от сыновей.
Когда по радио выступил Молотов и сообщил о начале войны, Муса и Зульфия выглядели спокойными, казалось, они уже все знали и были готовыми к новости. Только потом весь мир узнает, что одним из первых удар принял Брест, где служили мальчики.
Двадцать второго июня сорок первого года Батырбековы стали другими, превратившись в молчаливых стариков. Они больше не заходили к соседям поболтать о жизни, обсудить новости с завода, сплетни со двора. Жизнь закончилась.
Обет молчания впервые был нарушен в день приезда Раи с семьей. Увидев то, как Генриетта Марковна пытается не без труда разместить у себя в комнате трех женщин, Муса Батырбеков сухо, но, как и раньше, добродушно предложил:
– Дорогие, селитесь в комнате наших мальчиков. Теперь она свободна.
ГЛАВА 2.
Здесь нет прошлого и нет будущего
Оказавшись лицом к лицу c учениками, Раиса Ароновна вспомнила утренний разговор с директором школы, предупредившим о специальном положении большинства учащихся в классе. По его словам, от Раисы Ароновны требуется особая бдительность и политическая чуткость.
– Ну вы понимаете, о чем я, – загадочным тоном произнес новый начальник Раисы Ароновны.
Директору было сложно подбирать слова, то и дело он переходил на полушепот – настороженные интонации подобно акценту или особому говору отличают речь людей, хотя бы раз в жизни испытавших чувство животного страха и в прошлом так или иначе пострадавших из-за случайно оброненного слова. Ими любой разговор воспринимается как игра с наперсточником. В этой игре все, вроде бы, начинается привычно: ты доверяешь своему собеседнику, думаешь, что полностью владеешь ситуацией, даже испытываешь чувство превосходства над ним (самоуверенный дурак!), зная, в каком из наперстков находится шарик, поэтому ничуть не боишься ошибиться. Но вот настает момент, когда ты стоишь перед выбором, смотришь в глаза противнику, да только ничего не видишь в его оловянных глазах. Затем что-то начинает сжиматься внутри, настойчиво подсказывая, что это обман. В результате ты сам можешь быть объявлен не-бла-го-на-деж-ным. А это уже приговор.
Проблема, о которой пытался сказать директор, при этом не произнеся ничего лишнего, состояла в том, что их школа относилась к одному из районов на севере Казахстана, в Костанайской области, с наиболее высоким процентом «некоренного населения»: в этих краях массово проживали семьи репрессированных и депортированных. Здешние места слыли настоящим Вавилоном: казахи, крымские татары, немцы, корейцы, евреи, балкарцы, латыши, калмыки, русские, украинцы… Где бы еще эти люди встретили друг друга? Какой злой волшебник сумел раскрутить земной шар подобно школьному глобусу с такой силой, чтобы стряхнуть людей с их родных краев и смешать тут как детские игрушки?
Стараясь не вслушиваться в наставления директора, Раиса Ароновна пыталась в образе этого человека увидеть образ школы, но получалось смутно. Успокаивало, что предстоит работать прежде всего не с директором, а с живыми детьми, пока еще не испорченными временем.
Но это же самое ощущение отталкивало и обжигало! Что за чувство – учить и воспитывать тех, кто лишь начинает свой путь во взрослую жизнь? Может ли грешник давать наставления праведнику, а разбойник поучать судью? Кто здесь учитель, а кто ученик?
Будто не замечая отсутствующего взгляда Раисы Ароновны, директор продолжал знакомить учительницу с устройством школы, расписанием занятий и основными правилами. Хотя в ту минуту мысли и самого директора были отнюдь не столь радостными, как это могло показаться стороннему наблюдателю. Приветственная речь звучала заученно, заискивающе и как-то несинхронно с тем, что отражалось на его скуластом лице, исполосованном траншеями морщин. Может, именно поэтому все время их короткого общения Раису Ароновну не покидало чувство, что это не голос живого человека, а умело смонтированная запись праздничного выступления на школьной линейке, вырывающаяся из сомкнутых, почти сшитых тонких губ директора, словно из кухонной радиоточки.
Тогда Раиса Ароновна никак не могла знать причин обеспокоенности своего начальника. С тех пор, как прошлой весной сняли секретаря райкома партии, директор лишился покоя. Все в районе знали, что он не был чужим человеком в райкоме, вхож в дом секретаря, называл того кумом, имел общие дела… Если об этом знали все в районе, то уж точно знали там.
«Ох, не к добру это! Но почему сразу не взяли меня? Наверняка чего-то ждут или сомневаются. А может, секретарь и не говорил ничего дурного про меня? Ну верно, что бы он сказал, если ничего дурного я и не делал. Или делал? Может, они подослали эту, чтобы она что-то выведала у меня. Черта с два! Посмотрим, что у нее выйдет», – от своей невысказанной и никак внешне не проявленной смелости директор немного повеселел и приосанился.
Провожая учительницу к кабинету, в котором ее дожидался класс, директор с поддельной карамельностью в голосе обратился к Раисе Ароновне:
– Очень рад нашему знакомству, Раюшка, – поправляя зеленоватый френч, с улыбкой-гримасой произнес директор, – но должен откланяться, ждут дела. Правда, школа у нас небольшая, уверен, что мы будем частенько видеться и обмениваться информацией о текущем моменте в классе и учебном процессе.
Природная застенчивость Раисы Ароновны, помноженная на смущение от непривычной для нее школьной среды, сковала учительницу и лишила дара речи, не позволив хотя бы дежурно поблагодарить и попрощаться, как того требовали элементарные правила приличия.
Директор еще несколько секунд с некоторым ожиданием смотрел на Раису Ароновну. Но странное молчание новой учительницы он принял на удивление с пониманием, как нечто само собой разумеющееся («Они и не должны много говорить, работа такая»), а потому решил не лезть на рожон и сделал шаг назад. Любезно кивнув и как бы кланяясь, директор рысью поспешил по своим делам, про себя проклиная эту гадину и обдумывая свое незавидное будущее…
Итак, урок начинался. Ученики вскочили и стоя поприветствовали Раису Ароновну в соответствии с заведенным порядком. Приветствие звучало по-солдатски звонко, по-детски озорно. Резкие, порывистые действия школьников, не сразу смекнувших, что перед ними новая учительница, а затем последовавшие суета с грохотом стульев и столов испугали Раису Ароновну. Но секундный испуг быстро улетучился.