Ракетчики
Шрифт:
— Где тебя черти носили?
— Дак, у администраторши заночевал.
— Ладно, прощаю, тоже дело нужное.
— Рад стараться ваше высокоблагородие!
— Депремирую.
— Всё, всё, всё!
— Иди к Игорьку, следи за работой, я пока занят.
— Да.
Пока Мартынович разговаривал с Петровичем, Журавлёв осмотрелся. Гостевая комната была уютной. На стене висела репродукция какой-то картины, возможно, Айвазовского. В углу возле окна в большой кадке рос фикус. В другом углу на полу лежал небольшой якорь. Вдоль правой стены стоял высокий, большой шкаф. За стеклом которого стояли всякие сувениры: ракушки, гильзы, открытки, книжки
— И что мне с тобой делать, Юрка? — оторвал от глубоких мыслей председатель общества.
— Да, уже всё нормалёк, Мартыныч. Спасибо тебе. Теперь выкарабкаюсь. Топиться больше не пойду.
— Ты не понял. Не это важно. Жизнь не должна быть пустой. Что ты передашь Маше, даже если Света будет давать вам видеться? Твою разбитую душу нужно собрать, потом мёртвой водой, потом живой и так далее. Иначе ты сопьёшься нахрен.
— Да, спирт у нас есть.
— Не о том речь.
— Да, я понимаю, это я так шучу. Только что делать, где искать точку опоры — не знаю. Работа нравилась, но зачем это теперь, этой стране? Которая сама стала отдавать Западу свои ресурсы? Сами ломаем самолёты и корабли, разоряем свои заводы. Жена предала. В этом мире мне места не нашлось. Спасибо, Мартыныч, что посочувствовал, но что делать — я не знаю.
— Есть мысля. На, накати рюмашку коньячка, для бодрости и слушай. Ты присягу в каком году давал?
— В восемьдесят шестом.
— Ага, значит ещё СССР. А если я тебе дам точку опоры? И даже не одну. Вот, смотри. Ты говорил, что жену достало безденежье и твоя депрессия. Предлагаю тебе стабильную зарплату, работу по специальности, и жилье в хорошем климате для всей семьи. Светку ты прости, это она так, как и ты, сдуру.
— Откуда, вы знаете? Она хвасталась, что ей с Фёдоровым понравилось. Мне незачем жить!
— Ну! Ну, Юрик… Капитан-лейтенант Журавлёв! Возьмите себя в руки! Чтоб ты знал, это и есть война, ты — на фронте, на передовой. Только оружие другое. Видел в «Укулусе» куда народ катится? Раньше «Чапаева» смотрели — теперь идеологическую пропаганду врагов и оккупантов смотрят. Да-да, оккупантов. Все коммерсы свои накопления в долларах США держат. Металл и икру вы им отдаёте за бумажки, к «рекомендациям» послов министры прислушиваются. А если не прислушиваются, то продаются за те же «зелёные». Чтоб ты знал, Чернобыль — это была грамотно организованная, через завербованных агентов, диверсия. Я бы мог тебе много рассказать, но лучше потом сам почитаешь. Будем условно считать, что тебя ранили на фронте. Твоя задача: вылечиться и воевать дальше, причём, более умело.
— Я не могу, нет сил.
— Надо Федя, надо.
— Я — не Федя.
— Я знаю, Юрик.
— Меня командир не отпустит, на мне — вся техническая часть держится.
— Хватит хныкать. Знаю. Всё знаю. И про верёвочку с клинышком, и про вечное капитанство, и про тёрки с замполитом, и про квартиру, и как с машиной тебя «прокатили».
— Вы шпион?
— Ну, дура-а-ак! Что я такого могу тут разведать? Мы были одной страной, одинаковое оружие, коды, люди. На кой чёрт нам нужны секреты про лодки и корабли, которые не плавают, а стоят у причалов? Я у тебя хоть что-то по службе спрашивал? Как консул СССР, совершенно официально, предлагаю
— Я бы хотел посмотреть, может, я попрошусь в отпуск? Мне дадут запросто. В январе-то!
— Нет смысла. Если ты желаешь сохранить семью, то в любом случае тебе нужно что-то менять.
— У жены есть родственники в Ростове, но это теперь ваша страна.
— Ну почему: «ваша», Юрик? Твоя! Ты отвечал «служу Советскому Союзу», а раньше говорили «служу трудовому народу». А теперь у нас в этом случае говорят так: «Служу русскому народу». Там живут такие же русские люди, как и тут.
На глаза навернулись предательские слёзы. Я, здоровый зрелый мужик, плачу. Сам не знаю, почему.
— Но у меня проблема с женой, она может не захотеть.
— Ерунда, вместе уговорим. Спорим? Вот поехали. Петрович! Остаёшься за старшего!
Светлана Журавлёва бродила по пустой квартире и не находила себе места. Разговор с мужем прошёл как-то не так. «Да и как «так» он мог пройти? Неуютно, обидно, тоскливо на душе. Пусть бы Юрка кричал, сломал что-нибудь, побил бы меня, или посуду. Хотя нет, это я бью посуду. Он обычно обнимает, утешает, целует. Вот уже и Маша пришла. Звонила Кулакову — там его нет. А больше Юре и пойти не к кому. Про кого другого бы подумала, что бухает где-то, но это не про моего мужа. Маша уже спит давно. Где же он!? Ой! Как громко звенит звонок.»
— Гражданка Журавлёва?
— Да, я.
— Прочитайте и распишитесь вот тут.
— А что случилось? Вы из милиции?
— А откуда же мне быть? Загадка. Или на мне форма пожарника? Вот моё удостоверение, похож?
— Похож.
— Я — ваш участковый. Подписывайте и — я пошёл.
— Но что это?
— Вы в школе учились? Читать умеете? Подписка о невыезде. Ясно?
— Не понимаю…
— Чего тут понимать? Вы являетесь подозреваемой по делу. Если не подпишите, то я вас задержу и доставлю к КПЗ. Оно вам надо?
— Но почему? Какое дело?
— Дело о доведении до самоубийства. Журавлёв Ю.Г.
– ваш муж?
— Да, а что с ним?
— Да, нормально всё, накачали успокоительными, спит сейчас. Завтра утром будет как огурчик. А вы завтра на работу не выходите. Я вам повестку занесу, советую сотрудничать со следствием. Может, дадут по минимуму, года два. Вам ребёнка есть на кого оставить? Бабушка, дедушка? Муж-то работает, поди?
— Так Юра, что, на меня заявил? А как он..?
— Топился он, еле откачали. А дело прекратить нету никакой возможности. Этот тип дел возбуждается по факту, а не по заявлению, так что, гражданочка, готовьтесь. Завтра утром зайду, вручу повестку. И не увиливайте.
Всю ночь Света плакала. Себя было жалко, Юру было жалко, и даже Машу было жалко. «Два года минимум. Наверно, бывает и больше. Всё правильно, она и довела до самоубийства. Нельзя было так сразу вываливать на него. Юра, он такой ранимый! Дрянь, дрянь, сволочь! Какая же я сволочь!
Почему я не спросила милиционера, в какой больнице Юра лежит? С другой стороны, а что мне там делать? Он спит, под присмотром, меня, наверно, видеть не хочет…
Машу можно в Ростов к сестре отправить. Два года — это не очень много, может быть, в тюрьме за хорошее поведение «скостят»? Слышала, так бывает… Не должны дать больше, ведь: первый раз, не специально, мать своей Маши, Юра выжил. Может быть, как-то обойдётся? Ой, мамочки! Что я наделала!?