Ракетный гром
Шрифт:
— Тогда я сам...
— Давай, Константин, — подзадорил Волошин, — говори!
— Пусть что-нибудь сбрешет...
— Говори, Костя.
— Правильно, что за банкет без тостов! Давай речугу.
Цыганок поднял кружку. Все умолкли, разинув рты и поблескивая глазами.
— У нас сегодня торжество, — начал Цыганок серьезно, без тени нарочитости. — В смысле движения планет и космического пространства мы через пять земных минут подойдем к рубежу боевых пусков. А что это значит? Это значит, что войдет в боевой строй еще одна ракетная установка системы «Не трогай нас, бо кровь из носу пойдет!». Это во-первых, во-вторых, я хочу сказать о наших командирах. Что они сделали из Пашки Волошина? Ты, Пашенька, не ерзай, я плохого о тебе ничего не скажу. На первом году службы товарищ Волошин был идеальным молчуном. Его самая длинная и самая содержательная речь включала в себя пять слов: «Работать могу, стрелять — бесовский огонь». Отец Гавриил, который еще и сейчас в Закарпатье темнит людям мозги, язык у Пашки узлом завязал. При таком положении, когда у человека вместо языка узел, разве мог он говорить на политических занятиях, к примеру? На каждый вопрос Пашка отвечал громким сопением и смотрел только вниз, будто оттуда, из земли, сатана кулак показывает, только открой рот! Кто ему узел развязал? Офицеры, наши командиры. И кваску они нам подбросили. Так вот я и предлагаю тост за... — Цыганок осекся на полуслове: в дверях стоял Гросулов.
Когда генерал появился, Костя не заметил. Увидев его, он оцепенел. Солдаты, не замечая генерала, острили:
— Зажигание потерял!
— Контакт!
Но Костя только шевелил губами:
— Вы, вы, вы...
Какая-то сила толкнула Гросулова в спину, он резко шагнул вперед:
— Кто тут старший?
Несколько минут длилось молчание. Гросулов смотрел на бутылки. Мысль: «Пьянствуют», — жгла мозги, шрам плясал на щеке, как молоточек электрического звонка.
— Кто здесь старший?
— Добрыйдень, товарищ генерал, — первым отозвался Цыганок, взглядом показывая на сержанта. Но Гросулов не заметил этого взгляда. Он видел длинные тени от бутылок, свою собственную, которая тянулась от него, изгибаясь у самого стола.
— Не день, а вечер. — поправил он Цыганка и вновь повторил: — Я спрашиваю: кто здесь старший?
— Я, сержант Добрыйдень. товарищ генерал.
— Ваша фамилия?
— Добрыйдень, товарищ генерал.
Гросулов отступил назад: «Неужели так напились? — подумал он. — Не соображают. Какой позор. Вот вам и Громов, передовой командир». Он обратился к Волошину, стоявшему в сторонке навытяжку и показавшемуся ему наиболее трезвым:
— Товарищ рядовой, скажите, как фамилия вашего сержанта?
— Добрыйдень, товарищ генерал!
— Что же это делается! — простонал Петр Михайлович. — Ну. добрый, добрый день. Сколько выпили?..
— Только начали, товарищ генерал. Как видите, двенадцать бутылок, три из них пустые, — сказал Цыганок. — Очень ядреный квасок, попробуйте, товарищ генерал, вам понравится. — И, совсем осмелев, он наполнил кружку. — Пожалуйста.
Поколебавшись, Гросулов протянул руку:
— Квас...
— Квас, товарищ генерал, подарок инженера Шахова, — пояснил Цыганок.
Гросулов присел на скамейку. Внутри еще все бурлило, но он чувствовал, как постепенно пропадает жар на лице, а руки, холодея, становятся мокрыми. Он сидел и смотрел в одну точку, не зная, как вести себя...
— Ваша фамилия Цыганок? —бросил он взгляд на Костю.
— Так точно, товарищ генерал, Цыганок.
— Помню, помню. И пожар помню, вас тогда наградили именными часами.
— Так точно, именными, товарищ генерал.
— Налейте-ка еще кваску, да из другой бутылки... Ишь ты, и в этой квас... Сержант, а все же как ваша фамилия?
— Добрыйдень, товарищ генерал!
Гросулов поднялся, в глазах вновь появились зеленоватые огоньки. Заметив их, Цыганок поспешил:
— Фамилия редкая. Только часто страдает наш сержант из-за этой фамилии. Однажды он дежурил. Звонит инспектор, он у нас проверял знания по электротехнике, сержант отвечает: «Вас слушает сержант Добрыйдень, товарищ подполковник». Инспектор в ответ: «Прошу без шуток». А звонил он ночыо. «Кто у телефона?» — «Сержант Добрыйдень, товарищ подполковник». Тот не поверил. Вы, говорит, такой-сякой, немазаный, отвечать по телефону не можете. Потребовал командира. Потом посмеялись, а сержанту от этого не легче... Может, еще выпьете кваску, товарищ генерал?
— Можно.
Он выпил, вытер платком вспотевшее лицо. Солдаты продолжали стоять по стойке «смирно».
— Садитесь, товарищи. — сказал Гросулов и усмехнулся: — До чего напугали. Но будем считать — инцидента не было. Теперь скажите, товарищ сержант, за что вам такой подарок?
— Мы и сами не знаем, товарищ генерал. Принес инженер Шахов и тайком от всех поставил... вон туда в уголок, одному Цыганку сказал.
— Что же он сказал? — спросил Гросулов у Цыганка.
— Так, ничего особенного, говорит, сегодня вам будет жарко, на всю катушку потребую знания техники. Ух и погонял! Потом сказал: подходяще, не ниже как на четверку сдадите зачеты. Уходя, шепнул мне на ухо: «Попейте кваску, там припрятал для вас». Он такой, товарищ Шахов, обидишься на него, а потом видишь: хороший товарищ старший лейтенант, правильный человек! Дело тут, товарищ генерал, не в квасе. Квасом, говорят, когда-то всю Россию поили, а люди были недовольны. Мы гордимся своими командирами, у них души человеческие. А квас, что ж, ложится под такую жару. Может, еще кружечку, товарищ генерал?
Гросулов улыбнулся. Теперь его лицо было приятным, и он показался солдатам близким, родным человеком...
«Я увидел отца первым. Он шел один по дорожке, ведущей в технический класс. Шел медленно, глядя по сторонам. Старший инженер-лейтенант Шахов чертил на доске схему подъемника. Инженер, видимо, заметил, что я смотрю в окно.
— Рядовой Гросулов. npощу не отвлекаться... Как называется эта деталь? — Старший инженер-лейтенант ткнул мелком в чертеж. Я поднялся, быстро ответил и тотчас помимо своей воли посмотрел в окно. Шахов подошел ко мне и сразу увидел отца. — Садитесь. — сказал он и направился к доске. Снял очки, оглядел класс, спокойно произнес: — В городке находится генерал Гросулов. Возможно, он зайдет в класс.
Все посмотрели на меня. Я опустил голову, чтобы не видеть лиц солдат. Накануне я получил тройку на практических занятиях по подготовке данных для пуска. Моя тройка оказалась единственной во взводе, остальные имели четверки и пятерки. Но при подведении итогов урока старший лейтенант Малко обошел мою фамилию, другим солдатам за мелкие неточности он сделал замечание. Я чувствовал, как ракетчики смотрят на меня, и догадывался, о чем они думают: «Хорошо солдату иметь своего генерала». Может быть, они такой мысли и не имели, но в моей стриженой голове она возникла. Появилось острое желание встать и выбежать из класса. И я, наверное, сделал бы это. Мои руки лихорадочно искали, о что опереться, чтобы подняться. В этот момент раздался голос Шахова:
— Встать! Смирно... Товарищ генерал, группа ракетчиков занимается инженерной подготовкой. Докладывает старший инженер-лейтенант Шахов.
— Вольно, продолжайте, — сказал отец.
Я не повернулся, ждал, когда он пройдет к столу руководителя занятий. Но отец сел в заднем ряду (там было свободное место). Я не видел его, однако вскоре почувствовал на себе его взгляд. Другие, наверное, видели, как он глазами искал меня, искал вкрадчиво, а найдя, может быть, чуть качнул головой, мол, посмотрим, какой ты в солдатах.
Занятия продолжались по-прежнему, только в классе стало значительно тише. Слышно было, как инженер скреб мелком по доске, выписывая формулы. Когда начал пояснять значение формул, голос Шахова звучал гулко, будто в пустой бочке.
Раздался звонок. И хотя я с ‘нетерпением ожидал его, он прозвучал для меня выстрелом. Отец, видимо, заметил, как я вздрогнул, потому что, когда уже на улице подошел ко мне, сказал, чуть усмехаясь:
— Нервишки у тебя шалят, Виктор.
Мы стояли вдвоем: генерал и я, рядовой солдат. В окно на нас смотрели любопытные. Отец тоже это заметил. Он взглянул на часы, сказал:
— В нашем распоряжении десять минут. Как служится, сынок?
— Нормально... Мама не болеет?
— Нет, с цветами все возится... Друзья не забывают, пишут?
— Ваня Оглоблин поступил в институт... Электромеханический...
— Жалеешь? — сказал отец, глядя на солдат, занимающихся в спортивном городке. — Подход к снаряду не точен. Определенный «тузик», ноги держит в растопырку. — Отец готов был направиться в городок.
Я ответил:
— О чем жалеть?.. Конечно, три года, считай, потеряны.
— Как ты сказал? — вздрогнул он. — Товарищ Шахов! — крикнул он старшему инженер-лейтенанту, появившемуся на крыльце. — Я задержу на полчасика рядового Гросулова... На дополнительных занятиях растолкуете упущенное.
«Задержу»! Опять ребята подумают: «Хорошо солдату иметь своего генерала». Мне хочется сказать об этом папе, но не сейчас, сейчас не ко времени: по всему видно, что генерал Гросулов обиделся на своего сына, его взвинтили мои слова «три года, считай, потеряны». Значит, сейчас будет воспитывать... Что ж, мама, посмотри, какое у него «доброе сердце».
— Вчера ты получил тройку...
— Получил...
— Придется приказать, чтобы выбросили твой баян. Или музыка, или служба. Мне известно, что ты все свободное время играешь на баяне. — У отца немного тряслись руки, и он рассыпал щепоть табаку, резко смахнул его с колен. — И вообще ты не прав. Как это так, потеряны три года! Это тебе, наверное. Оглоблин написал? А вот я тридцать лет служу... и не считаю, что эти годы потеряны. Тридцать! Не слушай ты всяких «тузиков». Они, эти «тузики», как ржавчина, разъедают не только металл, но и души человеческие.
Некоторое время он молчал, потом достал блокнот, начертил формулу красным карандашом, сказал:
— Что это?
Формулу я хорошо знал, дал правильный ответ. Отец вошел в азарт и начал задавать вопросы по технике. Я отвечал безошибочно.
— Извини, — сказал отец и, не поясняя, за что я должен извинить его, положил в карман блокнот. — Вот что. Виктор, ты этому философу (он знал Ваню Оглоблнна) дай сдачи, пусть он примолкнет со своим институтом. Придет время, и ты поступишь. Не всем же разом становиться генералами, тогда бы не было солдат. Погоди, погоди, — отец что-то заметил в спортгородке, сорвался со скамьи и, бросив мне на ходу: — Иди в класс, сынок, — быстро зашагал прочь.
Через минуту я услышал его резкий голос:
— Покажите лично, потом требуйте от подчиненного.
«Завелся батя». — подумал я.
День завершился удачей: старший лейтенант Малко обещал мне оформить увольнительную в город. По-моему, он прав: «троешники» — тоже люди, им также хочется посмотреть город».
С приездом Аннеты Малко обедал только дома. За час он успевал не только поесть, но и рассказать жене о наиболее интересных для него событиях и узнать ее отношение к ним. Он ел быстро, потом шел к ней в комнату. И если она рисовала, ждал, когда разогнет спину. На этот раз Аннета занималась уборкой квартиры. Она присела на диван, чтобы передохнуть, и Малко начал:
— Я открыл у него изумительные качества! Он страшно любит музыку, баян. О, это же замечательно, прекрасно! Ты понимаешь, Аннета, как-то идем мы с ним по рынку, кругом шум-гам: одни предлагают гуся, другие курицу, третьи молоко. Базар нынче такой — полки трещат от снеди, что твоей душе угодно... Слышу возгласы: «Яков! Яков! Яков!» — кричат, словно космонавт появился.
Аннета знает, о ком говорит Мишель, слышала не раз: опять он, наверное, о генеральском сыне, все о нем и о нем.
— И кто, ты думаешь, это был? — Малко прошелся по комнате. — Баянист, хромоногий мужчина лет сорока! Заиграл он на баяне. Мой Виктор сразу замер, стоит, и ни с места. «Что с тобой?»—говорю. «Тихо, тихо, товарищ старший лейтенант, это же баян», — шепчет он и тянет меня в толпу. Пробились мы к хромоногому. У Виктора глаза, как у малярика, горят огнем. «В чем дело?» — спрашиваю. «Здорово! — говорит мне. — Сказка!» А сам весь - дрожит. Яков заметил и говорит: «Ты что, солдат, играешь? Ну-ка попробуй». И Виктор мой рванул мехи. «Подходяще», — похвалил его Яков.