Ракетный гром
Шрифт:
— Многие уже знают. — признался Малко.
— А если бы не знали, мог бы ты признаться? — Узлов приблизился вплотную. Малко отступил. — Вижу, не смог бы! Трус!..
— Днма!
— Молчи, трус...
— Дима, я не трус...
Узлов засучил рукава.
— Ах, ты не трус, защищайся! — Он весь напружинился, приготовился к бою, но лишь заскрипел зубами: — Эх ты, пакостник! — И, резко повернувшись, зашагал к выходу.
«Может, разыграл меня?» — вдруг усомнился Узлов. Он начал ругать себя за горячность, за то, что назвал Малко трусом. Оглянулся: Михаил стоял на месте. «Ну, конечно, разыграл». И оттого, что пришел к такому выводу, почувствовал, как отхлынул прилив гнева.
Он повернулся к старшему лейтенанту, сказал:
— Мишель, брось ты чудить. Не дразни меня. Характер
Малко приподнял голову: глаза его были подернуты дымкой.
— Извини, — повторил Узлов.
— Это правда, Дмитрий.
— Хватит, ну хватит шутить.
— Интересный ты человек, Дмитрий! Смотришь на жизнь, как на икону. Завидую! Для тебя все люди хорошие, святые...
Узлов рассмеялся:
— Что ты говоришь, Мишель!.. Я рос без родителей, всяких людей видел: и хороших, и плохих, и добрых, и злых. И сам я не такой, каким меня рисуешь... Правда, армия меня здорово обтесала, теперь я гладенький, умненький. На жизнь смотрю, как на жизнь, а не как на игру... Не люблю, когда люди играют, спектакль разыгрывают... Перевоплощение — отличная игрушка на сцене, в театре, кино, но не в жизни... Понял? Давай в открытую говорить: что ты мне хотел сказать?
— Я уже сказал, Дмитрий...
— Нет, без игры скажи.
— Ты не веришь? Только ты один можешь смягчить мою вину... Представляешь, как закрутится все это? Партбюро, партийное собрание, совещание офицерского состава... Важно, как ты отнесешься ко мне. Моя судьба в твоих руках.
Узлов вздрогнул: «Кажется, игры нет, он говорит правду». Леденящим голосом он спросил:
— А капитан Рыбин как отнесся? Неужели о себе рассказывал? Скажи, о себе? — и, поняв. что это так и есть, крикнул: — Вон ты какой!
— Не простишь? — сказал Малко.
Узлова будто током ударило.
— Разве это изменит суть дела? Я могу простить, но это ничего не изменит, не изменит, — повторил Узлов и, заметив в конце аллеи своих солдат, окликнул:
— Ребята! Я сейчас! — Он хотел что-то сказать Малко, но лишь махнул рукой и побежал.
«На этот раз не обойдет, заглянет и к нам черная тварь». — вслушиваясь в сильные порывы ветра, рассуждал Водолазов. Признаки песчаной бури наметились еще вчера. И хотя она теперь была не так страшна (хлеба поднялись на метр, и из трубочек выглядывали колосья), Михаил Сергеевич опасался града: пролетит черная пыль, а вслед, как раньше бывало, бог весть откуда, придут взлохмаченные облака с белым отливом, полыхнет жирная молния, ударят раскаты грома и начнется сечь, иногда с голубиное яйцо градины падают...
Сон был тревожный: едва смежив веки, тотчас просыпался. Потом, где-то за полночь, поднялся с постели, накинув армейскую плащ-накидку, вышел на крыльцо.
Ветер как будто слабел, но был еще крепок. Тонкий серпик луны никак не мог зацепиться за верхушку высокого дерева: лохматая голова кружилась в лихой пляске, и серпик то и дело соскальзывал с веток, вспархивал и вновь опускался, но не падал, а, казалось, болтался, будто привязанный невидимой веревкой к чему-то там, в темном и мглистом бездонье.
В соседнем дворе горласто пропел петух. Серпик луны, скользнув вниз, скрылся в набежавшем облаке. Потянуло сыростью, и Водолазов облегченно вздохнул: кажется, пройдет стороной.
Кто-то стучал в ворота. Михаил Сергеевич отозвался:
— Не заперты, входите.
На крыльцо поднялся Савушка. Он подошел косолапой походкой, молча сел напротив Водолазова, спросил:
— Не спится?
Савушка поискал что-то в карманах. В руках его Водолазов увидел конверт.
— Мне, что ли? — спросил он и сбросил с плеч плащ-накидку.
— Дед Горбыль захворал, умирает в городской больнице, — наконец заговорил Савушка. — Сто двадцать пять лет прожил Горбылев... Неужели Дроздов его поднимет?
— Тебя-то хворого поднял...
— Я молодой, мне двадцать один год... Меня еще в армию возьмут. Я бы в танкисты пошел. Возьмут, товарищ полковник?
Было уже светло. Водолазов стоял перед Савушкой в нижнем белье. «Полковник», — скривил рот в горькой усмешке. Он быстро оделся, умылся во дворе под краном.
— А что с Горбылевым?
— Шастал по лесу, говорят, отравился какими-то ягодами. Ломает его, как в молотилке. Стонет: «Вот и смерть моя пришла... Сколько было дарено жизнью, столько и отгрохал». Дроздов ему капли, а он требует стакан зверобойки. Посинел весь... А доктору хочется спасти. И чего он, Владимир Иванович, возится с этими стариками? Говорят, доктор каждый год во время своего отпуска в горы поднимается, ищет там стариков и в Москву сообщает, кто сколько лет живет из них... Только пусть он не ходит в горы...
— Это почему же?
— Разобьется... Без проводника разобьется...
— Он науку разрабатывает о долгожительстве людей на земле...
— Все равно пусть не ходит в горы... Разобьется.
По крыше слабо пробарабанил дождик. Водолазов насторожился, сбежал с крыльца. Тощее облачко, подгоняемое ветром, уходило к лесу. Михаил Сергеевич смотрел на него просящим взглядом: остановись, полей наши земли.
Савушка, поняв его мысли, помахал конвертом:
— Михаил Сергеевич, от папани, для вас...
Дмитрич писал:
«Здравствуй-живешь, товарищ председатель колхоза! Пишет вам из заключения Дмитрич, знакомый ваш шабашник, кулак и вор колхозных гусей. Припоминаете? Жизня моя тут идет чисто, в кандалах не хожу, валим лес, плоты гоняем по реке, доски даем государству. Вначале мысля тревожила: заключенный, арестант! Потом рубли пошли — аж чудно: в тюряге платят деньги. Даже тоска по Дарьюшке притупилась — высылаю ей переводы, этим и сшибаю с себя тоску по ней. Однако же хочется вытребовать ее сюда, но начальники не позволяют, говорят: это отбывка, а не Ялта-курорт...
Такова моя жизня, товарищ председатель.
Теперь о деле. Получил от Савушки письмо. Оказывается, все у вас по-прежнему, как и было: Дарьюшка на колхозной ферме, военные палят по-прежнему по мишеням, изничтожают государственную фанеру и доски, вы гоняете «газика» по степи, командуете бригадами. Признаюсь, не думал, не гадал, чтобы вы могли задержаться в нашем колхозе. Меня это аж заинтересовало: пенсия свыше ста рублей в один месяц, а он, этот отставной погониик, тянет груз председателя колхоза! Знать, руки у вас работящие, знать, душа у вас крестьянская, знать, с вами можно иметь дело. И Савушку приучили управлять автомобилем.
Вы просили через Савушку, чтобы я открыл вам секрет Лохматого кургана... Вот оно что! И как это пришло вам в голову. Подумать только, какие мысли могут посетить человека!
Могу коротко, могу длинно написать об этом вопросе. Длинно будет так... Был я мальчишкой, ходил еще без штанов, приютил меня Савва Дикой, бездетный кулак, потому что отец и мать мои умерли с голодухи. Дикой относился ко мне как к родному сыну, даже одевал меня по-барски. Но и мытарил тоже по-господски: я был крепким и сильным, на мои плечи взвалили самые тяжелые работы. Наши поля граничили с полями такого же богатея, как и Савва Дикой, с Басько Кубышкой. На меже был громадный родник, вода из него била. Задумал Савва приспособить этот родник для полива своих земель. Басько Кубышка встал на дыбы, и началась тяжба долгая, на разор. Басько Кубышка не жалел денег. И уже дело клонилось в сторону Кубышки: он позабористей был Дикого.
И вдруг в одну ночь совершилось чудо — на месте родника вырос курган. Спустя недели три или более Савва позвал меня и сказал:
— Я уезжаю в Петроград. Земли свои бросаю.
И уехал. Потом года через два пронесся слух: Савва Дикой скупает земли. Первым за бесценок продал Басько Кубышка. Без воды земли совсем запаршивели, многие участки превратились в пустошь, или, как теперь говорят, в целину... Но тут пронеслась еще одна новость: Савва Дикой по пути в Сибирь перепился в московском кабаке и сиганул из окна четвертого этажа, разбился насмерть...
Курган остался. С годами он оброс растениями, поэтому и зовут его Лохматым курганом...
Это длинно, товарищ председатель. Коротко будет так. Под курганом таится вода. Заложите пудов десять аммоналки и рваните... Мы тут тоже иногда применяем аммоналку, скалы летят в воздух, силища в ней огромная!..»