Раквереский роман. Уход профессора Мартенса(Романы)
Шрифт:
— Примерно две недели назад пришел господин Розенмарк — вы же хорошо его знаете, — чтобы поговорить со мной. Он сказал, что в делах и начинаниях он отлично преуспевает, но в семейном отношении он несчастен. Ибо после долгих и мучительных сомнений он совсем недавно пришел к верному выводу, что не он отец своего сына Карла. И что отцом мальчика являетесь вы. Его супруга Магдалена в самом начале их брака изменила ему с вами. И он, обманутый муж, в полном неведении до сих пор воспитывал и любил этого выродка. Однако теперь ему все ясно. И он не намерен дальше терпеть свой позор и свое несчастье, этого от него не могут потребовать ни по человеческим, ни по божеским законам. И вы знаете, — сказал Борге, — хотя церковь
Я сразу понял, что продолжительным молчанием как бы признал приписываемую мне вину… Если бы я хотел защищаться, мне следовало бы сразу воскликнуть: «Я!? Господин Борге, о чем вы говорите?!» Но я не мог этого сделать, если Мааде, может быть, уже давно призналась! Тогда мое отрицание означало бы отказ от нее… И я понимал, что не могу спросить, что же ответила госпожа Магдалена Розенмарк на обвинение своего мужа, ибо такой вопрос разоблачил бы вину Мааде, нашу общую вину. И я вдруг осознал: на весь город ославленный штанами госпожи Тизенхаузен Борге, который до сих пор мерещился мне в моем сознании с головой, закутанной в эти штаны, странным образом придавил меня к вылинявшей стене своей по-утреннему унылой канцелярии. Поэтому я довольно глухо спросил:
— И какое же обстоятельство, по мнению господина Розенмарка, помогло ему теперь это понять?
— A-а. Господин Розенмарк говорит, что родимое пятно. Он как бы сквозь мучительные сновидения вспомнил, что точно такое же пятно на том же самом месте, что и у его мальчика, то есть у мальчика госпожи Розенмарк, есть и у вас. А у него такого нет. И поскольку такие метины чаще всего бывают унаследованными…
Значит, родимое пятно… Правильно. У мальчика оно есть. Помню… А у меня? Боже мой, у меня же его нет… На том самом месте? Во всяком случае, я никогда его не видел. И никогда про него не слышал. Никто мне не говорил. Или говорил? Все-таки говорил?.. Если в такой связи и таким образом мне объясняют, что оно есть у меня, то не вспоминается ли и мне, словно из дальней дали, сквозь мучительные сновидения (не знаю, что это за странные, чужие слова), как в детстве моя мать сказала однажды кому-то, и я это услышал, что у меня где-то между поясницей и ягодицами есть след Христова пальца.
Борге продолжал:
— Так что, если вы не признаетесь, и госпожа Магдалена не признается…
Значит, Мааде не призналась! Настолько-то прояснилось. Это огорчило меня. Но как-то и расковало. Во всяком случае, прибавило мне бесстыдства. И я спросил:
— Господин Борге, похоже, что вы sub fide pastorali [51] осматривали задницу господина Розенмарка? А теперь желаете взглянуть и на мою?
Он усмехнулся противно, по-отечески, высокомерно, прощающе:
51
Конфиденциально (лат.).
— Ну, мне хочется надеяться, что этого не понадобится. Что вы признаетесь сами. Вы и госпожа Розенмарк тоже. И тогда я сделаю все как можно снисходительнее. Не стану же я ставить жену купца к позорному столбу. Как пришлось бы поступить, если бы святость брака нарушила крестьянка. Однако в церкви, в вашем и ее присутствии, я должен буду сделать вам внушение. Перед тем как передать дело в консисторию. Так ведь. Но я обещаю вам: если вы признаетесь, я сделаю это только однажды, а не три воскресенья подряд.
Прямо хоть скажи ему за это большое спасибо! Я спросил:
— А как далеко зашел Розенмарк сейчас с обвинением своей супруги?
Борге сказал:
— Послушайте, этого я не знаю. Во всяком
— И куда же она ушла!
— Куда же еще? К матери. В дом сапожника Симсона.
— А как отец и мать ее приняли?..
Это я спросил скорее не Борге, а самого себя, но он ответил:
— Отец? Так вы не знаете, что сапожник Симсон уже три года как умер. А мать — ну, спрашивается, какая радость может быть матери от непристойного поведения ее дочери?!
— Хорошо, господин пастор. — Я встал. — Меня можно найти у Кнаака, если понадоблюсь. Я не уеду из Раквере, не уведомив вас. Вас это удовлетворяет? До свидания.
Я быстро пошел между сугробами по еще сумеречному церковному двору, потом через Кишку по тропинке, протоптанной водоносами. Через минуту я мог бы уже стоять перед дверью мамаши Симсон и Мааде. Но вдруг остановился у проруби среди скованной льдом реки. Я смотрел на желтоватое, блекнущее в светлеющих сумерках окно в доме сапожника… Нет! Прежде чем прийти к Мааде, я должен знать, есть ли у меня на самом деле такой знак! Родимое пятно, о котором Иохан говорил Борге… Которое Иохан мог увидеть, когда мы вместе ходили в баню, — если оно у меня есть… Ибо если его нет — ладно, только что состоявшийся разговор с Борге ничего не меняет… Это значит, что все так же странно запутано, как и весь этот разговор… Но если оно у меня есть, если оно действительно есть у меня там, тогда вполне вероятно, о боже, тогда я наверняка отец этого мальчика, и я смею, я могу, я обязан сделать из этого выводы…
Посреди реки я повернул обратно. Слава богу, было еще достаточно сумеречно, и, к моему счастью, на реке еще не было женщин с ведрами, которые могли бы увидеть, как я с полпути вернулся назад. Я торопился обратно в кнааковский трактир. Мне повезло. На чистой половине еще никого не было. Я запер дверь изнутри на крючок, достал из дорожной корзины зеркальце для бритья, размером с пол-ладони. Окно было затянуто льдом, завешивать его не пришлось. Я зажег свечу, спустил брюки и задрал кверху рубаху.
Есть или нет? В конце концов, это же могло быть выдумкой Иохана. Если он хотел освободиться от Мааде и надеялся, что я затеряюсь в безымянной столичной толпе.
Боже мой, если бы дьявол увидел мое занятие, ему было бы чем позабавиться… Я чуть не окосел, скашивая глаза. Моментами мне казалось, что родинка действительно есть, что в сеточке тени от волос у меня в самом деле есть на теле родимое пятно и я вижу его. Но свеча давала мало света, от моих движений колебался воздух, не позволяя отчетливо что-нибудь увидеть. Особенно если то, что я пытался обнаружить, могло быть обычно едва видимым и становиться заметным в жаркой бане. И если оно находилось в таком месте, что от попыток обнаружить его при помощи крохотного, тусклого осколка зеркала просто глаза вылезали из орбит… Но должен сказать: моментами мне казалось, что розовый след от пальца все же был. Тогда, затаив дыхание, я старался подольше не терять его из виду. Когда он тут же ускользал от моего взгляда, я с презрительным сопением вздыхал. И не знаю, что заставляло меня сильнее задерживать дыхание, когда казалось, что я вижу знак, — испуг или радость.
Во всяком случае, было уже больше десяти часов, когда я постучал в симсоновскую дверь. Мужской голос предложил мне войти. Я ступил в прихожую. Слева дверь в мастерскую была открыта, и оттуда падал свет. На секунду мне показалось, будто что-то не так: то ли я вернулся на десять лет вспять, то ли Борге солгал, что сапожник умер, то ли в доме был новый хозяин. Смуглый, коротко остриженный, с маленькими темными усиками мужчина в кожаном фартуке поднялся со своего места, где горела свеча со стеклянным шаром, отложил еще не готовое голенище для сапог и пошел мне навстречу: