Рамунчо
Шрифт:
Сначала этот ночной путешественник показался им незнакомым. Только когда он назвал себя (Хосе Бидгаррэ из Аспарица), они узнали матроса, который несколько лет назад отправился в плавание к берегам Южной Америки.
– Ну так вот, – сказал он, усевшись на предложенный ему стул, – меня просили кое-что передать вам. Как-то раз, это было в Розарио в Уругвае, когда я разговаривал в порту с другими эмигрантами-басками, какой-то мужчина лет пятидесяти, услышав, что я говорю об Эчезаре, подошел ко мне.
– А вы сами-то оттуда, из Эчезара? – спросил он.
– Нет, я из Аспарица, но это же совсем рядом.
Тогда он стал расспрашивать меня обо всей вашей семье. Я ответил:
– Старики
Он задумчиво меня слушал.
– Ну что ж, – сказал он наконец, – когда вы туда вернетесь, передайте им привет от Игнацио.
Франкита, вся дрожа, встала, еще более бледная, чем обычно. Игнацио, самый отчаянный из всей семьи, ее брат, пропавший без вести десять лет назад!
– Каким он стал? Как выглядел? Как был одет? Он выглядел счастливым или был в лохмотьях?
– О, он еще очень недурен, хотя волосы уже седые, а судя по костюму, он человек зажиточный, на поясе у него золотая цепочка.
Вот и все, что мог сообщить этот простодушный и грубоватый матрос, принесший весточку от изгнанника. И возможно, до самой смерти Франкита так ничего больше и не узнает об этом словно бы и не существующем, призрачном брате.
Выпив стакан сидра, этот странный вестник снова двинулся в путь, направляясь к своей родной деревне высоко в горах. Не обменявшись ни словом, мать и сын сели за стол. Франкита задумчиво молчала, но в глазах у нее блестели слезы. Рамунчо по-своему тоже был взволнован при мысли о дядюшке, отправившемся на поиски приключений в дальние края.
Когда Рамунчо подрос и стал удирать с уроков, чтобы отправиться в горы с контрабандистами, Франкита обычно ворчливо говорила ему:
– Весь в дядюшку Игнацио, из тебя никогда ничего путного не выйдет.
И действительно, он был в дядюшку, его манило к себе все далекое, неизведанное, опасное.
И если она в этот вечер не заговаривала с сыном о полученном известии, то лишь потому, что догадывалась о его мечтах об Америке и боялась его ответов. Впрочем, у крестьян, у простых людей глубокие внутренние драмы разыгрываются без слов, без объяснений, о них можно лишь догадываться по вскользь брошенным фразам или упорному молчанию.
Но когда уже заканчивался ужин, около дома послышались молодые голоса, весело распевавшие под звуки барабана: это деревенские парни пришли за Рамунчо. По обычаю, в ночь святого Сильвестра молодежь с музыкой гуляет по деревне, заходит в каждый дом, чтобы выпить стаканчик сидра и спеть какую-нибудь старинную песню.
И Рамунчо, забыв об Уругвае и о таинственном дядюшке, весело отправился с приятелями распевать на темных деревенских улицах, радуясь, что он сможет хоть на минуту войти в дом Дечарри и увидеть Грациозу.
10
Наступил переменчивый месяц март и принес с собой опьянение весны, радостное для молодых и печальное для тех, чья жизнь клонится к закату.
Дни удлинились, и Грациоза снова стала выходить по вечерам посидеть на каменной скамье перед домом.
О, эти сделанные в давние времена старые каменные скамьи, где так хорошо мечтается теплыми вечерами, где звучит вечно банальная и вечно новая болтовня влюбленных!
Дом Грациозы очень старый, как и большинство домов в стране басков, где воздействие времени кажется менее разрушительным, чем в других местах. В нем два этажа, высокая крыша с широкой стрехой, [29] толстые, как в крепости, стены, которые каждое лето белят известью, очень маленькие окна с каменными наличниками и зелеными ставнями. На гранитной плите над дверью – выпуклая надпись, сложные, длинные слова, совершенно непонятные для француза. Надпись гласила: «Да благословит Пресвятая Дева это жилище, построенное в году от Рождества Христова 1630 Пьером Дечарри, церковным сторожем, и его женой Дамасой Ирибарн, из деревни Истариц». Палисадник, шириной в два метра, был окружен низенькой стеной, отделявшей дом от дороги, но позволявшей видеть прохожих. Прекрасный олеандр осенял своей пышной кроной каменную скамью. А еще в саду росли юкка, [30] пальма и огромные кусты гортензий, которые в этом теплом и влажном крае, где небо нередко бывает затянуто тучами, достигают гигантских размеров. А за домом к заброшенной дороге спускался фруктовый сад, окруженный полуразрушенной оградой, через которую так Легко перебираться влюбленным.
29
Стреха – нижний, свисающий край крыши.
30
Юкка – род древовидных растений семейства лилейных, с пучками длинных, жестких, колючих листьев на концах стволов и ветвей; родина юкк – Америка, но как декоративные растения они разводятся и в Южной Европе.
Как лучезарны были этой весной рассветы и как безмятежны розово-серые сумерки!
В лунные ночи, когда голубые лучи заливали окрестности, когда в туманных расселинах Пиренеев и в глубоких долинах было светло как днем, Ичуа и его люди бездействовали. Но вот они миновали, лунный диск пошел на убыль, и, едва он превратился в скромный узенький серпик, контрабандный промысел возобновился. С наступлением хорошей погоды он становился восхитительным занятием. Ремесло одиноких мечтателей, где наивные и не заслуживающие слишком сурового осуждения души контрабандистов невольно трепещут, созерцая величественную картину усеянного звездами ночного неба. Так моряки, несущие ночную вахту в океане, как в давние времена пастухи древней Халдеи, [31] невольно склоняются перед величием Вселенной.
31
Халдея – старинное семитское название Южного Двуречья (в современном Ираке), где обитало в VII в. до н. э. арамейское племя халдеев.
Эти теплые черные ночи, пришедшие на смену мартовскому полнолунию, были раем для влюбленных. Темно было около домов, под сводами деревьев и на заросшей тропинке за садом Дечарри, где никогда не бывало ни души.
Грациоза все чаще выходила посидеть на каменной скамье перед домом, откуда она, как и каждый год, наблюдала за карнавальным шествием. Каждую весну группы юношей и девушек, одинаково одетых в розовое или белое, ходят от одной приграничной деревни к другой, танцуя фанданго под щелканье кастаньет.
Она часто допоздна сидела на своей любимой скамье под уже зацветающим олеандром, а порой, когда мать уже спала, она, словно маленькая проказница, вылезала в окно, чтобы еще немного подышать ночной свежестью. Рамунчо знал это, и все чаще мысль о каменной скамье тревожила его сон.
11
Ясным апрельским утром Рамунчо и Грациоза шли вдвоем по дороге, ведущей к церкви. Девушка с каким-то особенным полусерьезным, полунасмешливым видом поглядывала на своего друга, которого вела в церковь для покаяния.