Рамунчо
Шрифт:
Остается последнее, шестидесятое очко… Рамунчо посылает мяч, и партия выиграна!
Шквал летящих на арену беретов. Зрители толпятся вокруг игроков, застывших в усталых позах. Окруженный толпой ликующих болельщиков, Рамунчо развязывает ремешки своей перчатки. Крепкие загрубелые руки тянутся к нему со всех сторон для рукопожатия, кто-то дружески хлопает его по плечу.
– Ты пойдешь сегодня вечером танцевать с Грациозой? – спрашивает Аррошкоа, готовый сейчас сделать для него все что угодно.
– Да, я говорил с ней после мессы… Она мне обещала…
– Ну и отлично! А то я боялся, как бы мать… Но я бы все равно все уладил, можешь не сомневаться…
Крепкий старик с квадратными плечами, квадратной челюстью и безволосым лицом монаха, перед которым все почтительно расступаются, тоже подходит к ним. Это знаменитый Арамбуру, который полвека назад прославился игрой в лапту в Южной Америке и сколотил себе там небольшое состояние.
Рамунчо вспыхивает от удовольствия, слушая поздравления этого не слишком щедрого на похвалы человека. А там, в толпе зрителей, спускающихся по красноватым каменным ступеням среди высокой травы и сиреневых цветов осенней скабиозы, его подруга, окруженная группой девушек, оборачивается, улыбается и посылает ему, на испанский манер, очаровательный воздушный поцелуй.
Рамунчо в этот момент подобен молодому богу: нет большей чести, чем знать его, быть его другом, пойти за его курткой, говорить с ним, дотрагиваться до него.
Теперь все игроки собираются на соседнем постоялом дворе, в комнате, где лежит их одежда и где заботливые друзья помогут им вытереть мокрые от пота тела.
Мгновение спустя, закончив свой туалет, элегантный, в ослепительно белой рубашке и лихо заломленном берете, Рамунчо появляется на пороге под сводчатыми кронами подстриженных чинар, чтобы еще раз насладиться своим успехом, выслушивая поздравления и отвечая на улыбки проходящих мимо людей.
Осенний день угасает. В теплом воздухе бесшумно скользят летучие мыши. Один за другим начинают разъезжаться зрители из соседних деревушек. Десяток уже запряженных повозок зажигают фонари, трогаются с места и под перезвон колокольчиков исчезают в уже совсем темных лощинах. В прозрачном воздухе отчетливо видны фигуры женщин и хорошеньких девушек, сидящих под сводами чинар на скамьях перед домом. Они кажутся сейчас просто светлыми силуэтами, их праздничные платья смотрятся белыми и розовыми пятнами, а вот то, бледно-голубое, к которому прикованы глаза Рамунчо, – это новое платье Грациозы.
Заполняющая все своей гигантской расплывчатой тенью Гизуна кажется источником разливающегося над деревней мрака. И вдруг в тишине раздается благочестивый звон колоколов, напоминающий забывчивым человеческим душам о пристанище мертвых, о кипарисах вокруг колокольни, о великом таинстве неба, молитвы и неизбежной смерти.
И какая печаль внезапно разливается над затерянной в горах деревушкой, когда праздник завершен, когда погас свет солнца, когда вновь ощущается дыхание осени!
Эти люди, только что так пылко отдававшиеся непритязательным удовольствиям дня, прекрасно знают, что в городах существуют более яркие, красивые и не столь скоротечные празднества; но это нечто особенное, это праздник их края, их собственной страны, и ничто не заменит им эти мимолетные мгновения, к которым они готовились так задолго, которых они так ждали… Обрученные, влюбленные, которые через мгновение расстанутся, разойдутся по своим домам, разбросанным по склонам Пиренеев, мужья и жены, которые завтра вернутся к своей суровой и однообразной жизни, смотрят друг на друга в сгущающемся сумраке, и в их полном сожаления взоре звучит немой вопрос: «Неужели все уже кончено? Неужели это все?..»
5
Восемь часов вечера. Все, за исключением викария, отправились под предводительством Ичуа ужинать в трактир; потом, блаженно расслабившись, они еще долго сидели за столом, окутанные дымом контрабандных сигарет, слушая чудесные импровизации братьев Ирагола. А тем временем на улице девушки, взявшись за руки, маленькими группками то и дело подходили к трактиру, заглядывали в окна, с любопытством наблюдая за движущимися в облаках дыма силуэтами мужчин в одинаковых круглых беретах.
Но вот с площади доносятся первые такты фанданго, и все юноши и девушки, местные и те, что пришли из соседних горных деревень и остались на танцы, сбегаются со всех сторон на звуки духового оркестра. Некоторые, чтобы не упустить ни одного мгновения, уже танцуют и вбегают на площадь, кружась в вихре фанданго.
И вот уже кружится вся площадь, залитая светом молодого месяца, чьи изящные и светлые рога венчают вершину огромной и тяжелой горы. В этом танце нет ни объятий, ни соприкосновения рук; юноша и девушка двигаются с ритмичной грацией, держась все время на одном расстоянии друг от друга, будто скованные невидимым магнитом.
Серп месяца вдруг исчезает, словно проглоченный мрачной горой. Тогда приносят фонари и развешивают их на ветках чинар; теперь юноши могут лучше разглядеть танцующих перед ними девушек, которые все время словно стремятся убежать и тем не менее не удаляются ни на шаг; почти все они хорошенькие и такие изящные в своих модных платьях и воздушных шарфах. Юноши, по обыкновению серьезные, сопровождают танец ритмичным пощелкиванием пальцев; у них гладко выбритые смуглые лица, на которые труды пахаря, контрабандиста или моряка наложили печать особой, почти аскетической худобы. Однако их крепкие загорелые шеи, могучие, широкие плечи говорят об огромной силе, той силе, что таится в недрах этого древнего, сурового и благочестивого народа.
Фанданго кружится и колышется в ритме старинного вальса. Поднятые руки движутся в воздухе, ритмично поднимаясь и опускаясь в такт движениям тела. Веревочные подошвы их туфель делают танец бесшумным и удивительно легким. Слышен лишь шорох платьев и сухое пощелкивание пальцев, имитирующее звук кастаньет. С чисто испанской грацией девушки покачивают тонко перетянутой талией и округлыми бедрами, а широкие рукава их платьев словно крылья взмывают в воздух.
Сначала, охваченные детской радостью стремительного и ритмичного движения под звуки оркестра, Рамунчо и Грациоза танцуют молча. Есть нечто целомудренное в этом танце, где тела никогда не соприкасаются.
Но будут еще и вальсы, и кадрили, и прогулки рука об руку, позволяющие влюбленным касаться друг друга и беседовать.
– Так, стало быть, Рамунчо, это и станет твоим будущим? Игра в лапту, да? – спросила Грациоза.
Пока музыканты отдыхали, они прогуливались рука об руку немного в стороне от других, под сенью уже осыпавшихся чинар в весенней теплоте ноябрьской ночи.
– Почему бы и нет! – ответил Рамунчо. – У нас это ремесло не хуже любого другого и позволяет неплохо зарабатывать, пока, конечно, есть силы… А время от времени можно ездить в Южную Америку, как Ирун и Горостеги. Один сезон в Буэнос-Айресе дает двадцать – тридцать тысяч франков.