Рамунчо
Шрифт:
– О, Южная Америка! – восторженно воскликнула Грациоза. – Какое счастье! Я всегда мечтала побывать в Южной Америке! Переплыть океан, чтобы увидеть эту прекрасную страну! И мы бы разыскали твоего дядюшку Игнацио, а потом моих двоюродных братьев Бидегайна; у них ферма на границе с Уругваем, в прериях. [24]
Она вдруг замолчала, эта девчушка, никогда не покидавшая деревни, окруженной нависающими над ней горами; замолчала, погрузившись в мечты о тех дальних странах, которые постоянно тревожили ее воображение. Ведь у нее, как у большинства басков, были родственники, покинувшие родной край, которых здесь называют американцами или индейцами, которые живут по ту сторону океана и возвращаются домой лишь под конец жизни, чтобы умереть в дорогой их сердцу деревне. Глядя на ее мечтательно обращенное к черному небу и закрывающим горизонт горным вершинам лицо, Рамунчо, радостно взволнованный вырвавшимися у нее словами, чувствовал, как счастье горячей волной наполняет его грудь и заставляет сильнее биться сердце. И, склонившись к ней, бесконечно нежным, почти детским голосом он, как бы в шутку, спросил ее:
24
Прерия – автор имеет в виду пампасы, или пампу, – южноамериканские равнины с черноземной почвой и степной растительностью.
– Мы бы разыскали? Ты ведь так сказала: мы бы разыскали, ты и я? Это значит, что ты согласна, чтобы немного позже, когда мы будем взрослыми, мы с тобой поженились?
И даже в темноте он уловил нежный блеск ее черных глаз, обращенных к нему с удивлением и упреком.
– А разве… разве ты этого не знал?
– Просто я хотел, чтобы ты сама сказала… Ты ведь никогда мне этого не говорила…
Он сжал руку своей юной невесты, и они совсем тихо пошли вперед. Действительно, они никогда этого друг другу не говорили, и не потому, что это казалось им само собой разумеющимся, а потому, что в последний момент их всегда охватывал страх ошибиться… И вот теперь, наконец, они знали, они были уверены. Оба сознавали, что сделали какой-то очень важный и торжественный шаг. И, опираясь друг на друга, они медленно шли вперед, чуть покачиваясь, опьяненные молодостью, надеждой и счастьем.
– А ты думаешь, она согласится, твоя мать? – робко спросил Рамунчо после долгого сладостного молчания.
– Ах! Не знаю… – с тревожным вздохом ответила девушка… – Аррошкоа, мой брат, он наверняка будет за нас. Но мама? Согласится ли она?.. А потом, ведь это все равно еще не скоро… У тебя ведь впереди военная служба.
– Если ты захочешь, то нет! Нет, я могу не служить. Я ведь из испанской провинции Гипускоа, как и мама, а потому меня могут призвать, только если я сам об этом попрошу. Значит, все зависит от тебя; я сделаю, как ты скажешь.
– Нет, Рамунчо, лучше уж я подожду тебя дольше, но ты примешь французское подданство и станешь солдатом, как и все другие. Я так думаю, раз уж ты хочешь знать мое мнение.
– Ты так думаешь, правда? Ну, так тем лучше, потому что я думаю так же. Француз или испанец, какое это имеет значение? Главное, чтобы ты была довольна! Я ведь баск, как и ты, как и все мы, а на остальное мне наплевать! А что касается того, быть или не быть солдатом по эту или по ту сторону границы, то я предпочитаю быть; ну, во-первых, чтобы не выглядеть трусом, а во-вторых, мне это дело в общем-то по душе. Да и здорово поглядеть на чужие края!
– Ну что ж, Рамунчо, раз тебе это все равно, тогда служи во Франции, чтобы доставить мне удовольствие.
– Решено, Гачуча! [25] Ты увидишь меня в красных брюках! Я приеду навестить тебя в солдатской форме, как Бидгаррэ, как Иоахим. А через три года – наша свадьба, если твоя мама позволит.
Немного помолчав, Грациоза снова заговорила, на этот раз тихо и торжественно:
– Послушай меня хорошенько, Рамунчо… Я ведь, знаешь, как и ты… я боюсь ее… моей матери… Но слушай меня… Если она нам откажет, мы пойдем на все… Я сделаю все, что ты захочешь, потому что это единственное, в чем я готова пойти наперекор ее воле.
25
Гачуча – баскское уменьшительное имя от испанского имени Грациоза. (Примеч. авт.)
Затем они снова замолчали. Теперь, когда они были обручены, их переполняло предчувствие новых, еще не испытанных радостей, которые не нуждаются в словах, ибо слова мешают сосредоточиться и ощутить всю их глубину. Ни одного зажженного фонаря. В мягкой непроницаемой темноте ночи они не спеша, наугад пошли к церкви, опьяненные и невинным соприкосновением рук, и этой прогулкой вдвоем по пустынной дороге. Они отошли уже довольно далеко, когда до них вдруг снова донеслись звуки духового оркестра. На этот раз это было нечто вроде медленного и причудливо ритмичного вальса. И при звуках фанданго юные жених и невеста в каком-то детском порыве, не сговариваясь, так, словно речь шла о чем-то очень важном, стремглав бросились, чтобы не упустить ни одного такта, к тому месту, где уже кружились пары. И вот они снова стоят друг против друга, молча ритмично покачиваются все с теми же изящными и гибкими движениями рук и бедер. Время от времени, не сбиваясь с шага и сохраняя между собой все то же расстояние, они стрелой пролетают вперед. Но это лишь одна из фигур танца, а затем быстрым скользящим шагом они вновь возвращаются на свое место.
Грациоза отдавалась танцу с такой же страстью, с какой она молилась в церкви и с какой позже, вероятно, будет обнимать Рамунчо, когда в их ласках уже не будет ничего греховного. Через каждые пять или шесть шагов она, как и ее ловкий и сильный партнер, делала полный поворот, с испанским изяществом изогнув талию и откинув назад голову. Белоснежные зубы сверкают между чуть приоткрытыми губами, изысканной и гордой грацией веет от ее хрупкой фигурки, все еще окутанной покровом тайны, краешек которого чуть-чуть приподнимается лишь для одного Рамунчо.
Весь этот прекрасный ноябрьский вечер они танцевали друг перед другом, безмолвные и прелестные, а в перерывах между танцами гуляли вдвоем, молча или болтая о всяких ребяческих пустяках, опьяненные огромным, невысказанным и восхитительным чувством, которым были переполнены их души.
И до тех пор пока не пробил церковный колокол, эти танцы под сенью деревьев, эти фонарики, этот праздник в затерянной деревушке своими огоньками и радостным шумом оживляли беспроглядную ночь, казавшуюся еще более глухой и мрачной из-за вздымавшихся черными великанами гор.
6
В следующее воскресенье по случаю праздника святого Дамасия [26] в Аспарице будет большая игра.
Аррошкоа и Рамунчо, всегда вместе разъезжающие по окрестным деревням, уже целый день трясутся в повозке Дечари, чтобы организовать эту игру, которая представляется им очень важным событием.
Сначала они едут посоветоваться с одним из братьев Ирагола, Маркосом. Его утопающий в зелени дом стоит на опушке леса. Сам он, как всегда серьезный и величественный, с вдохновенным взором и благородными жестами, сидит у порога на каштановом пне и кормит супом своего еще грудного братика.
26
Дамасий I (исп. Damaso; 366–384) – римский папа, испанец по происхождению; праздник его отмечается католической церковью 11 декабря, в годовщину его смерти.
– Этот малыш одиннадцатый? – спрашивают они, смеясь.
– Да, как же! Одиннадцатый Ирагола уже бегает по лесу, как заяц. А это уже новенький, номер двенадцатый! Маленький Жан-Батист, и не думаю, чтобы он был последним.
А затем, пригибаясь, чтобы не задевать ветки, они снова отправляются в путь сквозь густые заросли дубов, у подножия которых кружевным ковром сплетаются порыжевшие листья папоротников.
Они проезжают через множество деревень, тех баскских деревень, где центром и смыслом жизни являются две вещи: церковь и лапта. Тут и там стучат они в двери одиноко стоящих домов, просторных, высоких, тщательно выбеленных известью, с зелеными ставнями и деревянными балконами, где сушатся под слабыми лучами осеннего солнца ожерелья красного перца. Они ведут долгие переговоры на своем непостижимом для французов языке со знаменитыми игроками, с признанными чемпионами, чьи причудливые имена мелькают на страницах всех газет юго-западных департаментов, на всех афишах Биарица или Сен-Жан-де-Люза. А в обычной жизни они просто добрые хозяева сельских трактиров, кузнецы, контрабандисты с крепкими загорелыми руками, в наброшенных на плечи куртках и рубашках с закатанными по локоть рукавами.