Рандеву с незнакомкой
Шрифт:
… Снова наклоняюсь. Прелюдия к поцелую на этот раз чуть дольше. На мгновение. И потом я снова отрываюсь, хотя и с явным сожалением. У твоих губ вкус земляники. Не той, которая продается у бабок на базаре в лукошках, полная химической дряни, а настоящей лесной земляники, только что промытой дождем, впитавшей свежесть воздуха и бодрость родниковой воды. Такие губы созданы для поцелуев, для долгих ласок. Кто был тот твой первый мужчина, который по своей дурной похоти решил грубо нарушить их целомудрие и привить отвращение ко всему племени волосатых самцов? Но это сейчас неважно. В этой вселенной, огороженной стенами маленькой комнаты,
… Еще один поцелуй. Быстрый, как и два предыдущих, но в него я вкладываю намного больше эмоций. Ты отзываешься на него; какое-то мгновение кажется, что сейчас этот с трудом сдерживаемый барьер рухнет, и мы низвергнемся в бездну наслаждения, когда часы кажутся минутами, а мгновение – вечностью.
Ты тихо шепчешь: "Я хочу тебя". Но я прикрываю твои губы ладонью. Ты вздрагиваешь, а потом вытягиваешься в струнку… Да, девочка, твое тело реагирует на меня по всем правилам: и даже твое обоняние подчиняется заложенным в организм рефлексам – кому как не мне знать, что твой любимый аромат – это одеколон "Sigar". Пришлось потратить уйму времени, чтобы найти его в нашем городе, хотя казалось бы, в этом обилии парфюмерии сложно что-то не отыскать.
Забавно все-таки, как мы относимся к запахам… Мне, например, нравится, как пахнет полынь. А у "Sigar" аромат действительно похож чем-то на хорошую сигару. Ты мне рассказывала, что именно этим одеколоном пользовался твой первый мужчина. Ты даже не запомнила, как он выглядел: что остается в памяти после очередной попойки, на которой все мужские лица сливаются в одно, близкое к идеалу, и в то же время далекое от него, как Альфа Центавра? И в бешеном танце, когда ты растворяешься в мужских объятьях, ты услышала этот голос: "Пойдем со мной".
А потом – маленький диванчик в незапертой комнате, куда в каждую минуту могут ввалиться ненужные свидетели, громкое сопение твоего партнера, которому не терпится скорее приступить к делу, долгие поиски запретного плода – "Извини, крошка, я сейчас, да что же это такое…" И короткая тупая боль, от которой ты резко трезвеешь, и только тогда понимаешь, что случилось то самое, о чем так много пишут в книгах, и что должно происходить при свечах и предваряться долгими неторопливыми ласками… Но – поздно, твоя невинность становится радостью этого неизвестного, который, естественно, долго не сдерживается, и по его резко обмякшему телу ты понимаешь, что, кажется, отмучилась.
Сквозь какой-то туман ты слышишь его слова о том, что он не хотел так торопиться, и не попробовать ли вам попозже еще раз… А потом ты вспоминаешь себя уже в коридоре, торопливо накидывающую пальто и спешащую прочь из этого дома, в который ты уже никогда не вернешься, потому что он противен тебе, как ничто в этом мире.
И только запах одеколона почему-то останется как память о чем-то запретном и потому возбуждающим до предела.
– Ира, ты здесь?
Прости, милая девочка. Я стряхиваю с себя задумчивость, наклоняюсь и целую тебя крепко-крепко, и вместе с тем нежно, со всей возможной страстью, словно извиняясь за всех твоих мужчин, впивавшихся в твои губки неуклюже и слюняво, всех тех, кто убил в тебе влечение к мужскому полу.
Твой нежный язычок принимает столь
Мои пальцы нежно скользят по твоей груди, животу, спускаясь все ниже и ниже. И когда я добираюсь ими до самого низа, ты испытываешь первый оргазм.
Твое тело напрягается, вытягивается, по нему пробегает дрожь, а из губ несется крик:
– Еще, милая, еще, еще…
Мне всегда нравилось смотреть, как кончают женщины. В этом есть что-то абсолютно космическое. По-хорошему я сейчас даже немного завидую тебе. Когда волны страсти, бегущие по твоему телу, немного стихают, я касаюсь губами участка кожи на твоей длинной шее. Потом я целую твою ключицу, сгиб руки, беру в рот твой сосок…
Твое тело для меня – открытая книга. И я читаю ее наизусть, зная, куда надо прикоснуться, чтобы возбудить тебя сильнее… еще сильнее.. еще…
Второго оргазма я добиваюсь от тебя довольно легко. Ты вся напрягаешься, и после того, как экстаз проходит, тихо шепчешь:
– Ира… Делай со мной, что хочешь…
Ах, какая опасная фраза! Сказать такое мужчине – так просто равносильно самоубийству: кто знает, что придет в голову неотесанному мужлану? И ты боишься таких слов. Очень боишься… Однажды ты произнесла их своему очередному бойфренду, и слишком поздно поняла, как ошиблась в этом человеке.
И как ты страдала потом, в темном углу своей спальни, горько разочаровавшись в своей очередной "романтической истории". Уже когда за ним закрылась дверь, ты поняла, что видела его последний раз в жизни, хотя, может, это и к лучшему. Но, скорее всего, именно из-за этого мужчины ты стала смотреть на своих подруг совершенно другим взглядом. А они шарахались от тебя, как от чумной, так и не поняв, что тогда тебе нужна была просто забота и внимание.
Но я действительно могу делать с тобой все, что мне вздумается. И когда я начинаю спускаться языком все ниже по твоему телу, ты покорно раздвигаешь ноги, предлагая мне ласкать тебя всеми запретными способами, на которые хватит моей фантазии.
… Мы обе ненавидим слово "куннилингус". Какая дурная голова придумала столь дикое название такой нежной и захватывающей ласке?! Мне больше по душе вычитанная где-то фраза "пчела, пьющая нектар страсти". Но это же не медицинский термин.
Милая девочка, как же ты сейчас стонешь, как выгибаешься дугой, всеми силами приближая миг экстаза. А я направляю тебя, не позволяя все еще дойти до высшей точки наслаждения.
Но мне, конечно, не удается полностью контролировать твое тело. И в какой-то момент тебя как будто невидимая сила приподнимает над кроватью и с силой бросает вниз, заставив жалобно скрипнуть пружины.
Я слышу всхлип, и подняв голову, вижу, что по твоим щекам катятся слезы. Благодарный плач радостного экстаза.
Только один раз до этого ты плакала во время секса. Но увы – это были слезы боли, а не наслаждения. Еще одна капля ненависти в твою копилку отношения к мужчинам.
… Тех трех подонков ты будешь помнить до конца своей жизни. И хотя правосудие все-таки восторжествовало – что в нашей стране бывает редко, ты до сих пор вздрагиваешь при воспоминании о той ужасной ночи. Кто-то недавно сказал тебе, что по слухам, одного из них уже нет в живых: зона относится к таким людям сурово, но тебе от этого не легче.