Раненые
Шрифт:
Засыпаю без снов, без воспоминаний. Лишь руки Хантера, его запах, его сила.
Медленно просыпаюсь. По прохладе в воздухе и тишине я понимаю, что все еще ночь. Чувствую, как что-то грубое и мягкое скользит по моей спине.
Хантер касается меня. Это утешающее прикосновение, а не сексуальное. Он просто хочет знать, что я чувствую. Сонно задаюсь вопросом: он хочет быть ближе так же, как я хочу быть ближе к нему? Я желаю его прикосновений.
Я не боюсь того, что он сделает мне больно. Сейчас я уже знаю, что он этого не сделает.
Мне страшно от того, как сильно я хочу, чтобы он продолжал касаться меня. Это странное, неестественно мощное желание. Я никогда ничего не хотела. У меня есть все, что мне нужно, чтобы оставаться в живых, и на этом все. Я лишь хотела больше не продавать свое тело.
Хантер не может дать мне этого. Никто не может. Я буду шлюхой до тех пор, пока не стану слишком старой и уродливой, и мужчины перестанут хотеть меня; я умру от голода, как должна была много лет назад.
Застываю, неспособная ответить, неспособная остановить его руки, исследующие меня.
Внезапно кажется интимным то, что моя нога закинута на его ногу. Хочу прижать ее к себе, встать и побежать в ночь, подальше от желания, сжигающего тело и душу так, словно пламя сжигает бумагу.
Скоро мое желание сопротивляться развеется как пепел на ветру. Да поможет мне Аллах, теперь Хантер ласкает кожу ноги. Прямо над коленом, все еще достаточно невинно, но с каждым сантиметром все более смело и интимно его ладонь скользит выше.
Мне приходится бороться с собой, чтобы продолжать притворяться спящей. Вдох, выдох... медленное, ровное глубокое дыхание. Может, я смогу просто лежать и позволять ему касаться себя. Я не обязана отвечать на его действия. Я могу сопротивляться. Мое желание не должно управлять моими поступками.
Ох, раз уж я так думаю, значит, я глупа. Его рука останавливается пугающе мучительно и близко к моей заднице. Край его ладони обжигает ее нижнюю левую часть, и да поможет мне Аллах, я хочу, чтобы Хантер переместил ладонь выше. Я хочу, чтобы он коснулся меня в интимном, сексуальном смысле. Да. Я должна признаться в этом хотя бы себе.
А еще должна признаться, что я многим, многим напугана. Я не должна позволять ему Я не должна позволять себе. Но я собираюсь это сделать, верно?
Нет смысла притворяться, так?
Нет, действительно нет.
Я жмурюсь крепче, тысячу раз проклиная себя за глупость. Потом открываю глаза и поднимаю взгляд на него. У Хантера такой мужественный, такой сильный профиль. Густые, черные, как самая глубокая тень, волосы уже становятся немного длинными, завиваясь у шеи, и прядями ниспадая на лоб. Он не смотрит на меня; его глаза плотно закрыты, как и мои раньше. Думаю, он тоже борется за контроль.
Мы оба боремся с этим, боремся с собой. Он, наконец, опуская взгляд, смотрит на меня, и я понимаю, что проиграла битву сопротивления этому Американскому бойцу. Его глаза светятся в лунном свете, голубой превращается в серебряный; его кожа похожа на мрамор.
Я не молилась годами. Взывала к Аллаху, скорее, богохульно, лишь в моменты страха и боли. Но я не разговаривала с Аллахом как с Сущностью, как с Богом, который мог услышать и помочь, с тех пор как была девочкой. Я ведь знала.
О, всемилостивый и всепрощающий, услышь меня. Защити меня от себя самой. Защити Хантера от глупости того, к чему я близка. Ты видишь, я слаба, Аллах. Ты видишь, и если тебе не все равно, явись.
Молясь в этот момент, я чувствую себя глупым ребенком. Не могу остановиться, потому что это решение я чувствую телом, чувствую сердцем. Разум и логика говорят мне, что я слишком глупа, слишком слаба, чтобы лежать в руках этого мужчины, чтобы позволять ему касаться меня настолько интимно. Тем более учитывая то намеренье, что циркулирует по моей крови.
Все это время взгляд Хантера прикован к моему; он наблюдает за мной. Я знаю: если дам ему понять, что не желаю его рук на моем теле, он будет уважать это желание. Я почти прошу его перестать касаться меня, просто чтобы проверить свою догадку, но, в конце концов, мне это не нужно. Я и так знаю.
Не дышу, мои легкие протестуют. Решение броситься в бездну желания течет по моим венам, словно полноводие по долинам, и я со свистом делаю прерывистый вдох, обжигая и без того горящие легкие прохладным воздухом.
Скольжу рукой между нашими телами и касаюсь его колючей щеки. Руки Хантера скользят по моим ногам вниз - неправильное направление, а потом возвращаются, и мое дыхание панически учащается, я задыхаюсь. Он снова останавливается на внешней стороне моего бедра и ждет моих возражений. Я слегка опускаю подбородок - молчаливый жест разрешения. Или просто вызов прикоснуться ко мне.
Нет, это не он. Это вызов мне. «Позволь ему коснуться себя», — говорит этот жест. Хантер так и делает. Сердце колотится, как безумное, когда его рука оставляет горячий след на моих ягодицах, сжимая и лаская. Я могла бы заплакать от давления желания, которое вызывают его прикосновения.
— Рания, я... — начинает он.
Касаюсь пальцами его губ, призывая к молчанию. Не хочу слов ни на каком языке. Только на языке прикосновений. Хантер бы спорил, он бы обсудил, убедил бы меня, почему «да», и себя - почему «нет».
Меня это больше не заботит. Я знаю, чего он хочет, и знаю, чего хочу я. Скольжу пальцами по его груди к пуговице армейских штанов; я боюсь этого момента. Я боюсь многого. И не то, чтобы я не делала это тысячи, тысячи раз, с тех пор как впервые позволила Малику воспользоваться мной за еду. Но... это другое. Я хочу, чтобы Хантеру было удобно, я желаю его прикосновений, и только так я могу быть уверенной, что он меня не оттолкнет. Я должна дать ему то, что он хочет.
Я обретаю решимость и чувствую, как в животе формируется что-то твердое. Это жестокость моего долга. Да, сейчас все по-другому, я скорее хочу, чем должна, но...
Хватит.
Я двигаюсь, чтобы расстегнуть первую пуговицу, но Хантер перехватывает мои пальцы. Его взгляд испытывает меня, смотрит прямо внутрь. Он сплетает наши пальцы и убирает их от своей интимной зоны, тянет вверх и снова кладет мою ладонь себе на щеку.
Не понимаю. Я думала, что он хочет именно этого. Прикосновений. Освобождения.