Ранней весной (сборник)
Шрифт:
— Вы о чем?
— Да вот — река… солнце… Смотрите, какие лучи!..
— Ну и что? — холодно спросил Шатерников.
— Красиво, — упавшим голосом сказал Ракитин.
— А-а!.. — Шатерников отвернулся и пошел вперед.
Ракитин уныло поплелся за ним следом. Да, у него не клеилось с Шатерниковым. Он честно признался себе в этом, но не мог взять в толк, чем вызвал неприязнь своего спутника…
По мере удаления от Волхова им попадалось все больше встречного народа. Четыре бойца с автоматами вели куда-то арестованного; на нем была шинель без пояса и петлиц и ушанка с вдавлинкой от сорванной звездочки. Раз им пересекла дорогу парочка — здоровенный, кровь с молоком, сержант преследовал девушку в синем платочке. В лесу несколько бойцов варили
— Вы что, бабу тоже втроем?.. — спросил Шатерников.
Военные люди не отозвались и продолжали трудиться над сосной.
— Сколько народу по тылам шляется, — с горечью сказал Шатерников, когда они двинулись дальше. А ведь все это штыки!.. Кстати, вот вы — человек молодой, а почему не на передовой?
— Я там, куда меня поставили, — пробормотал, смешавшись, Ракитин. Он понял, в чем причина неприязни к нему Шатерникова.
— Бросьте! Это от вас зависит.
Ракитин промолчал. А он мог бы рассказать Шатерникову, что вскоре после своего приезда на Волховский фронт, почувствовав близкое, жаркое, тревожное дыхание войны, подал рапорт об отправке его на передовую. «Я не могу воевать чернилами и пером, когда мои сверстники проливают кровь, писал он в этом рапорте. — Поскольку я не кончил ни военного училища, ни политшколы, прошу снять с меня данное мне звание и отправить рядовым бойцом в любой род войск». Результат был самый неожиданный. Его вызвал к себе начальник политуправления Шорохов. Тогда Ракитин впервые увидел знаменитые по всему фронту черные кустистые брови и светлые обжигающие глаза «Большого дивизионного». Желая показать, что он настоящая военная косточка, Ракитин, войдя в кабинет с непокрытой головой, лихо откозырял и доложил о своем прибытии.
— Вы разве не знаете, товарищ Ракитин, воинское правило: «К пустой голове руку не прикладывают»? — низким голосом проговорил «Большой дивизионный».
— Я не знал, товарищ дивизионный комиссар, что у военных мозг находится в шапке, — обидевшись, ответил Ракитин.
Шорохов чуть наклонил голову, и глаза его скрылись за кустистыми бровями, но Ракитину показалось, что в них мелькнула усмешка.
— Так… — просматривая личное дело Ракитина, бормотал Шорохов. — Ракитин Сергей Петрович… 1920 года рождения… русский… член ВКП(б)… — При этом он вскидывал на Ракитина свои светлые блестящие глаза — как спичкой чиркал, — словно сверяя данные анкеты с его обликом. — Образование высшее, незаконченное. Почему не кончил институт?
— Ушел на фронт, товарищ дивизионный комиссар.
— Все торопитесь!.. — проворчал Шорохов. — Так… Владеет немецким, английским, латынью. Латынь — хорошо, основа основ… Редактор институтской многотиражки… Листовку для Киришей вы писали? — спросил он вдруг.
— Да.
Шорохов закрыл папку с личным делом.
— Скажите, товарищ Ракитин, только коротко: как вы понимаете задачи и цель вашего отдела?
Ракитин задумался: в кажущейся простоте вопроса скрывался, верно, какой-то подвох. Нет, не подвох, просто Шорохов хотел знать, понимает ли Ракитин, для чего его прислали на фронт. Что ж, он много думал об этом, он может сказать.
— Я понимаю так: вернуть немецких солдат, являющихся частью немецкого народа, к принципам человеческой морали. Дернуть немцам душу, вновь сделать из них людей, я имею в виду нашу конечную цель…
— Немалая и нелегкая задача, а, Ракитин? — чуть помолчав, задумчиво сказал дивизионный комиссар. — И неблизкая, много выдержки потребует. Немцы держат Ленинград в кольце блокады, захватили Белоруссию, Прибалтику, почти всю Украину, а партия уже думает о том, чем должны стать Германия и немецкий народ после уничтожения гитлеризма. Чувствуете, к какому огромному делу вас призвали? — И вдруг резко, коротко спросил: — Действительную проходил?
— Нет, — удивленно ответил Ракитин: это было видно из его анкеты.
— Так… —
— По колченогому огонь!
Ракитин, ничего не понимая, взял пистолет, старательно прицелился и нажал спуск. Пуля пробила газету в вершке от фотографии.
На звук выстрела в кабинет с перекошенным лицом ворвался белокурый кудрявый адъютант, но Шорохов только глянул на него, и адъютант на цыпочках вышел.
— Огонь!
Ракитин выстрелил и снова промазал.
— Геббельс остался жив, — подвел итог Шорохов и гаркнул: — Ложись!
Решив ничему не удивляться, Ракитин распластался на покрытом линолеумом полу.
— Вперед! — скомандовал Шорохов.
Ракитин неловко, вихляя задом, пополз.
— Встать!.. Ползать по-пластунски не умеете. Плохо занимались военным делом в институте. Кулеш сварить можете?
— Не пробовал.
— Машину водите?
— Нет..
— С лошадьми дело имели?
— Нет.
— Прямо не знаю, что с вами делать, Ракитин, — устало сказал Шорохов. — Бойцовую науку вы не знаете, значит ни в один род войск не годитесь. В кашевары и водители тоже. Даже ездовым вас не пошлешь. Может, в денщики определить?..
Стыд, обида, унижение вспыхнули в душе Ракитина.
— Я не холуй, товарищ дивизионный комиссар! — почти крикнул он.
— Нет, Ракитин, — с неожиданной теплотой проговорил «Большой дивизионный». — С холуем я бы разговаривать не стал. Но ты сам себя не знаешь. У тебя в руках редкая — запомни, редкая — воинская специальность. Ты будешь настоящим политработником; поверь, у меня есть нюх. А политработник — это мозг и сердце партии на войне. Гордись своей военной специальностью, изучай ее и постоянно о ней думай. И держи себя вот так!.. — Шорохов поднял огромный кулак, поросший черными короткими волосами, железный кулак молотобойца, каким он и был до революции. — А колченогого мы все-таки прикончим! — Он взял пистолет и, не целясь, выстрелил. Под лакированным козырьком эсэсовской фуражки возникла черная дырка, газетный лист дрогнул, соскочил с гвоздя и мягко, по стене, сполз на пол.
— А стрелять и ползать пластуном ты обязательно научись, — сказал на прощание Шорохов. — Пригодится…
Погруженный в свои мысли, Ракитин не заметил, как остался один на дороге. Шатерников свернул в поле, где, зарывшись носом в талый снег, торчал «мессер» с загнутым хвостом. Шатерников хищно подбирался к сбитому истребителю, на ходу вывинчивал объектив. Вот он присел и щелкнул затвором. Зашел с другой стороны и еще раз щелкнул, вскарабкался на крыло и сфотографировал что-то под колпаком кабины.
— Ракитин, идите сюда!.. — позвал он.
Ракитин перепрыгнул через кювет, шагнул вперед и замер: на краю поля торчал шест с фанерной доской, на которой чернела надпись: «Заминировано».
Если бы его звал кто-нибудь другой, а не Шатерников, Ракитин просто не пошел бы. Но перед Шатерниковым он не хотел спасовать, тем более после их последнего разговора. Чувствуя противную слабость в ногах, он ступил на край поля. Слева от него тянулась цепочка широких, с рисунком автомобильной покрышки следов Шатерникова. Ракитин прыгнул и попал правой ступней прямо в лунку шатерниковского следа. У Шатерникова шаг был широкий, и невысокому Ракитину приходилось перескакивать из следа в след. А потом ему стало стыдно: в этом был какой-то обман, что-то жалкое и противное. Он зашагал прямо по целине. Если бы только знать, как выглядят мины под снегом! Наверное, там, где мина, — бугорок, значит надо ступать по впадинам. Ракитин шел, низко опустив голову, цепко приглядываясь к неровной поверхности поля. Прежде чем утвердить ступню, он нащупывал почву носком сапога, затем легонько прыгал вперед, замирал на одной ноге и с теми же предосторожностями делал следующий шаг.