Ранние сумерки. Чехов
Шрифт:
— Не меньше! — восклицал он и показывал руками, как должен выглядеть штабель дров. — Не меньше чем четыре тысячи кубических футов в этом году. Этот лес должен лежать при русском лесопильном заводе на корейском берегу Ялу до первого января четвёртого года. Вы поможете. Покажете. Укажете. Мы получим в этом году миллион рублей чистой прибыли. Настоящие русские деньги, о которых не знает Ноздря. Наши войска из Маньчжурии не уйдут никогда. Мы с государем так решили. Я сказал наместнику: ни одного солдата не выводить из Маньчжурии. Я и государь решили, что меня надо назначить статс-секретарём. Скоро последует указ. Я приеду летом, и мы с вами высадим наших людей на Ялу. Там будет заслон. Я спланировал и действия нашего флота, если японцы...
После таких речей требовалась долгая прогулка. Море тускло поблескивало лёгким волнением. Ночные огни кораблей рассыпались по заливу. Броненосцы, крейсера, миноносцы... Военно-морская мощь России — тёмное стадо без хозяина.
Неподалёку послышались какие-то восклицания, стоны. Лейтенант направился туда. Три военных моряка и старшина волокли пьяного матроса в бушлате торгового флота. Шапку тот, наверное, потерял, и его русые волосы шевелились на ветру.
— Ваше высокоблагородие, — доложил старшина, — подобрали пьяненького. Видать, с транспорта, что днём из Владивостока пришёл.
Азарьев наклонился к матросу — совсем молодой, лет двадцать.
— Кто такой?
Тот открыл глаза и что-то промычал.
— Отвечай его высокоблагородию! — крикнул старшина и слегка ткнул пьяного ногой.
Тот ответил неожиданно чётко:
— С «Кошкина» мы. Матрос Чехов.
— Чехов? Куда вы его тащите, старшина?
— В караулку занесём. Очухается — сдадим начальству.
— Я с вами.
В караулке матросу дали чаю, и он почти пришёл в себя — мог сидеть и отвечать на вопросы.
— Твоя фамилия Чехов? — спросил лейтенант.
— Так точно, Чехов Николай.
— А по отцу?
— Николай Александрович.
— Кто твой отец? Где он?
— В Петербурге. Пишет в журналы. А дядя Антон — писатель.
XI
Одиннадцатого января 1904 года в Петербурге отмечалось десятилетие сценической деятельности известной актрисы Лидии Яворской. Журнал «Театр и искусство» поместил фото актрисы в большой шляпе и с печальным, почти философским выражением лица, как бы говорившим: «Я устала от всех вас». В театре для её бенефиса шёл Метерлинк — «Пелеас и Мелисанда». После третьего акта происходило чествование. В большой нудной речи Барато назвал актрису «факелом».
Семнадцатого января в Москве, в Художественном театре, на первом представлении «Вишнёвого сада» чествовали Чехова. Речи и поздравления звучали также после третьего акта. Первым выступал профессор Веселовский, тот самый, который протестовал против постановки «Дяди Вани» в Малом театре. Немирович-Данченко в конце своей речи сказал: «Сегодня по случайности неисповедимых судеб первое представление совпало с днём твоего ангела. Народная поговорка говорит: Антон — прибавление дня. А мы скажем: наш Антон прибавляет нам дня, а стало быть, и света, и радостей, и близости чудесной весны».
В ночь на 27 января японские миноносцы напали на русскую военную эскадру в Порт-Артуре, повредили несколько кораблей, и началась русско-японская война.
XII
Он знал, что после «Вишнёвого сада» уже не сможет написать пьесу. А тогда зачем жить? Лежал на диване в кабинете или на кровати в спальне, ждал весну и плевал в сосуд с крышечкой.
В марте приехал брат Александр с сыном Мишей. Мальчику шёл уже тринадцатый, и на него хотелось долго смотреть: взгляд глубоко сидящих тёмных глаз из-под крутых надбровий был так печален и смел, словно подросток уже понял неприветливость мира, в который он вступает, и готов бороться и победить. Пригласил его в кабинет, усадил, спросил о жизненных планах.
— Я буду артистом, — сказал Миша.
— Что будешь играть?
— Всё. Гамлета, Островского... И в ваших пьесах. А можно я тоже вас спрошу?
— Спрашивай, Миша.
— Вот эта картина...
Бедная швея с усталым лицом опустила руки на колени. На столе перед ней — тусклая керосиновая лампа. Худая рубашонка сползла с её плеча...
— Тебе нравится картина, Миша? Её написал мой брат Николай. Он давно умер.
— Это моя мама?
— Да. Коля писал с неё.
— Она была красивая. А вы... Вы любили её?
— Я и сейчас люблю твою маму. Она очень хорошая женщина. А где ваш Коля? Говорили, что он куда-то хотел поступать учиться.
— Он пошёл в матросы. Плавает где-то на востоке. Может быть, воюет.
XIII
В Баденвейлере незадолго до смерти он почувствовал ту жалость к другим, которая, как он знал, должна была возникнуть. Жаль было всех, но особенно тех, кто навсегда останется одиноким в жизни, в этой суетливой неласковой толпе.
— Оля, — позвал он жену. — Матрос...
— Да. Я читала тебе вчера в газете. Матросы защищают Порт-Артур.
— Надо найти его... Надо жалеть... Он один...
Ольга Леонардовна не поняла, о ком он говорит. Вскоре он попросил шампанского, осушил бокал до дна, сказал:
— Ich sterbe [79] , — повернулся к стене и умер.
Он первым почувствовал сумерки над Россией и рано ушёл, чтобы не видеть русскую ночь.
79
Я умираю (нем.).
ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ
В том же несчастном июле на военном совете в Порт-Артуре решалась судьба запертой здесь эскадры. Лейтенант Азарьев был в числе тех, кто высказывался за активные действия: выйти в море, атаковать японский флот, разбить его и обеспечить победу в войне.
На рассвете 28 июля эскадра под командованием адмирала Витгефта, державшего флаг на броненосце «Цесаревич», вышла из Порт-Артура и в Жёлтом море встретилась с японским флотом. Бой продолжался целый день, а в шесть часов вечера японский снаряд разорвался на командном пункте «Цесаревича». Погиб адмирал Витгефт и весь его штаб, в том числе и лейтенант Азарьев.