Ранний Азимов (Сборник рассказов)
Шрифт:
Тем не менее, науке следует быть поосторожнее, избегая раздражать общественное мнение. Народ очень легко обратить в какую-то веру — и Отис Элдредж в своих выступлениях опасно близко подошел к этому, утверждая, что именно науке мир обязан всеми ужасами Второй Мировой. Он мог бы добавить, что наука опережает культуру, а технология обгоняет социологию, и такой дисбаланс способен привести мир к гибели. Даже я склонен порой думать, что это не так уж далеко от истины.
Да знаете ли вы, что может произойти, если такая точка зрения победит? Научные исследования могут оказаться под запретом; даже если дело не зайдет так далеко, то
И все это может обрушиться на нас именно благодаря вашему испытательному полету. Вы вызвали такой гнев общественности, что теперь людей будет трудно успокоить. Я вас предупредил, Джон. А выбор оставляю на ваше усмотрение.
На мгновение установилось полнейшее молчание, потом Харман заставил себя улыбнуться.
— Ну и ну, Говард, вы позволили теням на стене победить себя. Зачем вы пытаетесь мне доказать, будто в самом деле верите, что весь мир готов погрузиться во мрак нового Средневековья? Ведь все разумные люди, что бы там ни было, всегда стояли на стороне науки, разве не так?
— Может, такие и есть, но много ли их останется, если все пойдет так, как я предвижу? — Уинстэд достал из кармана трубку, неторопливо набил ее и только тогда продолжил. — Два месяца назад Элдредж сформировал Лигу Праведников ЛП, как они сокращенно ее называют, — и с тех пор она невероятно разрослась. Только в Соединенных Штатах она насчитывает около двадцати миллионов членов. Элдредж похваляется, что после ближайших выборов Конгресс окажется в его руках, и это похоже на правду. Уже наблюдается активный нажим в поддержку билля, ставящего все ракетные эксперименты вне закона. Постановления такого рода уже приняты в Польше, Португалии и Румынии. Да, Джон, мы чертовски близки к началу гонений на науку.
Только теперь он закурил, делая быстрые, нервные затяжки.
— Но если мне удастся, Говард, если мне удастся! Что тогда?
— Ха! Вы сами знаете свои шансы на успех — один из десяти.
— Какое это имеет значение? Следующий учтет мои ошибки, его шансы возрастут. Таков научный метод.
— Толпу не интересует научная методология, она ее и знать не желает. Ну, так что вы ответите? Согласны отложить старт?
Харман резко вскочил на ноги, кресло с грохотом отлетело в сторону.
— Да вы понимаете, о чем просите? Вы хотите, чтобы из-за какой-то чепухи я отказался от мечты? Или вы думаете, я соглашусь отойти в сторону и подождать, пока ваша ненаглядная общественность соизволит высказать одобрение? Неужели вы считаете, что они способны измениться еще на моем веку?
Вот мой ответ: я обладаю неотъемлемым правом преумножать знания. Наука обладает неотъемлемым правом развиваться и совершенствоваться без помех. Мир, стремящийся мне помешать, заблуждается; истина на моей стороне. И пусть путь вперед нелегок, но от своих прав я не откажусь.
Уинстэд печально покачал головой.
— Вы заблуждаетесь, Джон, когда говорите о неотъемлемом праве. То, что вы называете правом — всего-навсего привилегия, одобренная большинством. Лишь то, что устраивает общество, становится правом; а то, что не устраивает, оказывается заблуждением
— И ваш дружок Элдредж согласен с подобным обоснованием его, с позволения сказать, праведности? — горько поинтересовался Харман.
— Он, может быть, и нет, но к делу
— Знаете, Говард, вы предали свое призвание, не став юристом, — Харман не на шутку разозлился. — Вы готовы витийствовать, используя любые побитые молью аргументы. Господи, вы пытаетесь доказать, что отказаться бежать вместе с толпой — преступление? Вы что же, за полное единообразие, посредственность, ортодоксальность, банальность? Да наука зачахнет от начертанной вами программы скорее, чем от запретов правительства!
Харман поднялся, обвиняюще указуя перстом на собеседника.
— Вы предаете и науку, и традиции ее прославленных бунтовщиков — Галилея, Дарвина, Эйнштейна и многих-многих других. Моя ракета стартует завтра, как и было намечено — назло вам, назло всем прочим напыщенным ничтожествам Соединенных Штатов. Я сказал все, и более выслушивать вас не намерен. Я вас не задерживаю.
Директор Института побагровел и повернулся ко мне.
— Вы свидетель, молодой человек, что я предупреждал этого упрямого дурака, этого… этого безрассудного фанатика.
Он пробормотал еще что-то невразумительное и удалился размашистыми шагами, с видом нескрываемого возмущения.
Когда он исчез, Харман повернулся ко мне.
— Ну, что ты об этом думаешь? Полагаю, согласен с ним? Существовал лишь один возможный ответ, которым я и воспользовался:
— Вы платите мне за работу, босс, а не за что-то другое. Я остаюсь с вами. Тут-то и появился Шелтон, и Харман немедленно засадил нас за очередную сверку расчетов полетной орбиты, а сам решил вздремнуть.
Следующий день, пятнадцатое июля, начинался и незапятнанном великолепии. И Харман, и Шелтон, и я пребывали чуть ли не в веселом расположении духа, когда, сопровождаемые внушительным полицейским эскортом, пересекли Гудзон, направляясь к "Прометею", сверкающей громадой выраставшему перед нами.
Вокруг него, остановленная на безопасном расстоянии шнурами, шевелилась гигантская толпа. Большая часть ее была настроена неприязненно, если не сказать враждебно. Честно говоря, выкрики и проклятия, донесшиеся в те минуты, пока полицейский эскорт расчищал нам дорогу, почти заставил меня увериться в правоте слов Уинстэда.
Но Харман был спокоен, разве что однажды высокомерно усмехнулся в ответ на возглас: "Вот он, Джон Харман, Сын Сатаны!" Он спокойно распределил между нами предстартовую работу. Я занялся осмотром корпуса. Шелтона отправили проверять топливные системы. Сам Харман тем временем облачился в неуклюжий скафандр, проверил его исправность и объявил, что готов.
Толпа заволновалась. На помост, поспешно сооруженный из досок, быстро подаваемых откуда-то из толпы, поднялась впечатляющая фигура — высокий, худощавый человек с тонким аскетическим лицом, глубоко посаженными, полыхающими глазами, увенчанный густой седой гривой. Это был сам Отис Элдредж. Он сразу же привлек к себе внимание. Многие приветственно закричали. Энтузиазм нарастал, вскоре вся человеческая масса хрипло горланила в его честь.