Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2
Шрифт:
– В Сохо?! – говорю. – Нет, ты что, с ума сошел, в Сохо я в такое время не пойду ни ногой, ни за что! Там и днем-то… С ума сошел?!
Шломо говорит:
– За кого ты меня принимаешь: я же знаю, о чем я говорю! Я Лондон лучше тебя знаю! Я знаю прекрасное, интеллигентное тихое место в Сохо, старый закрытый клуб с прекрасными традициями, книжная атмосфера, никогда никакой музыки… Пойдем, пожалуйста! На полчаса! Я в таком до сих пор постыдном нервном состоянии после этого чудовищного свидания с невестой – мне нужно успокоиться, поесть, – а то я даже и поговорить с тобой
Я стою и думаю: как бы повежливее…
– Не бросай меня одного! – вдруг, считав мои намерения, совсем уже жалобно взмаливается Шломо. – А вдруг мне дурно действительно станет после этой атаки роллера в парке?!
Грязный шантаж. Но все равно чуть чище, чем улицы вечером в Сохо. Шломо знающим шагом сворачивает в сквер, затем в переулок, затем еще в какую-то подворотню, под ногами повсюду блестит то ли слюда, то ли слюна. Зеленые несчастные двухметровые межполые существа с пирсингом в щеках, бровях, губах, предлагают себя – абстрактно, травянисто колеблясь на ветру, не кому-то конкретно – а так, всем.
Я говорю:
– Шломо!
Шломо говорит:
– Ты что, не доверяешь моему знанию Лондона?! Я прекрасно знаю, куда я иду, я здесь же всю молодость… Я прекрасно помню: вот! Здесь!
Подгулявший голубь, часто моргающий от неестественного света фонарей, из-за прожорливости перепутавший день с ночью, боится взлетать, потому что от природы не умеет летать в темноте, и от природы не может в темноте видеть, – и увиливает из-под ног туристов на тротуаре.
– Малышка, какие планы на ночь? – говорит молодой человек с подведенными глазами, в обтягивающих джинсах, красном пиджаке и синей шляпе.
Я говорю:
– Шломо, немедленно пошли отсюда.
– Сейчас-сейчас! Я перепутал всего один переулок – я знаю где это, я прекрасно помню, здесь где-то была дверь… Это уже буквально где-то в минуте ходьбы, вот здесь где-то за углом!
Я уже потеряла направление, мне кажется, что Шломо идет теми же самыми переулками по третьему разу. Место в темноте действительно невозможно узнать: как будто к ночи здесь открываются все потайные лазы из преисподней, все исчадья торчат на каждом углу, щеголяя убийственной кичливой убогостью и болезненностью рвано-пестрых нарядов и измученностью продающихся лиц.
– Ах, вот она! – ухватывается Шломо за рукоятку маленькой ничем не приметной обычной двери, – и звонит в звонок. – Я же прекрасно помню! Дивное место, старые интеллигентные традиции – тебе очень понравится! Уф, прекрасно, я хоть немножко расслаблюсь после этого нервного дня с этим ужасным сватовством… Хоть посидим поговорим спокойно! Заходим, заходим – здесь только члены клуба, но я здесь знаю хозяина заведения, уж и не могу припомнить с какого года! Интеллигентное, прекрасно место!
Флегматичный юноша, открывший дверь, не задавая ни одного вопроса, проводит нас по лестнице на верхний этаж.
Шломо успевает шепнуть:
– Как странно: я как бы узнаю место, а как бы и не узнаю – здесь по-моему с тех пор всё немного пере…
Юноша распахивает другие, тяжелые глухие двери – ударяет визжащая музыка, шторы везде задернуты, темнота, тошное
Шломо падает задом на стол, пересаживается на мягкую банкетку рядом, растерянно оказывается схвачен другим молодым человеком, требующим сделать заказ: от ужаса загипнотизированно заказывает чай – и ошалело, не говоря мне ни слова, таращится на танцпол.
Соло заметное сразу двигаться как в проекторе клеиться как в простуде круто пристраивать брутто срезать ботву перспективы вещиц с баррикады люстры дернуться как тату на ключице плющащей менуэты слева слямзить пилястры чужой бороды с сигареты паствы с интер-арктическим url и синяком от vertu двигаться как во сне про это а комнаты посредине мальчик с педерастичными стразами и глазками курвы крутится как после взрыва планеты бритолодыжечный карлик на льдине который сказал: «Проехали».
Высокая трансуха в людовиковском парике с кукольными неаккуратно наклеенными ресницами, ковыляя на столбах-каблуках, больше похожих на ходули, и с натугой качая бедрами, подходит и страшно, как какая-то умирающая огромная птица, играя по столу наклеенными трехсантиметровыми фиолетовыми акриловыми ногтями, спрашивает Шлому, не одиноко ли нам.
– Неудобно, мы же чай заказали, – бубнит, пробираясь вслед за мной к выходу неисправимый интеллигент Шломо. – Надо было извиниться перед официантом…
– Неудобно, – говорю, – это гелиевой ручкой писать на бумажной салфетке, как я только сейчас делала. Вот это, – говорю, – действительно не удобно: чернила, вон, смотри, расплываются. Что за сентименты идиотские?! Немедленно пойдем отсюда.
Шломо выглядит на улице просто убитым. Я даже не хочу слушать всех его объяснений, извинений и обвинений в интригах, сплетенных против него местом, временем, людьми, цивилизацией, памятью, жутким голодом.
От жалости говорю:
– Ладно, здесь вегетарианская забегаловка есть, круглосуточная – я только не уверена теперь, что найду… Надо выйти к другому краю…
Дошли кое-как до Maoz – захожу, смотрю – Brother Jimmy сидит!
Я тихо объясняю Шломе, что бедный мулат-афрокарибец Brother Jimmy уволился недавно с телеканала Би-Би-Си, после того, как его девушка изменила ему с его начальницей.
Brother Jimmy сидит один – и меня не замечает: увлеченно, глядя куда-то внутрь, жрет питу с фалафелем и хумусом, заправляя ее тхиной.
Справа от него, на дубовых тумбах сидит нетипичное для этой забегаловки бритое бычьё в кожанках.
– Когда ты последний раз видел Her Majesty? – интересуется один бык у другого.
– Давно уже не видал… – жуя, отвечает спокойно тот.
– Когда мы увидим Her Majesty? – так же спокойно, жуя, интересуется первый.
– Как ты думаешь, они действительно с королевой встречаются?! – негромко спрашивает меня Шломо.
Brother Jimmy поднимает глаза и замечает меня, неспешно, с философической растяжкой встает и здоровается со Шломой за руку, раньше, чем я их друг другу представила: