Расплата
Шрифт:
Он наползал на нее… Потянулся к шее, подбородку, скулам, слизал мокрые дорожки несдержанных слез; потянулся к губам, наглухо сомкнутым, а Кристина вдруг резко отвернулась, не позволяя прикоснуться.
— За что ты со мной так, Кристина? Ну что со мной не так? Обними меня, слышишь… Приласкай, обогрей… Мне плохо — неужели ты не видишь? Кристина, дай мне твоего тепла… Я нежным с тобой буду… Я для тебя все сделаю, слышишь? Я тебя золотом осыплю, я любой твой каприз исполню, только приласкай, как его ласкала… Ну чем он лучше, Кристина?! Он всего лишь сын крестьянки… Сын шлюхи, что раздвигала ноги перед чужим мужчиной… Она семью нашу разбила, она У МЕНЯ семью украла… А теперь он крадет… У МЕНЯ крадет, Кристина! Все крадет… И тебя крадет, подлец…
— Вы пьяны, — уворачиваясь
— Да. Я пьян. Но это не меняет сути. Мне нужно твое тепло, Кристина. Всего лишь чуточку тепла и ласки — и как знать, может, вы перестанете видеть во мне чудовище… Поцелуй меня, Кристина… Не хочу брать тебя силой, не хочу принуждать и делать тебе больно! Отдайся по-хорошему…
— Я не могу. Вы просите невозможное. Отпустите меня…
— Нет.
— Почему? Филипп, Вам проще найти другую девушку, но не начинайте с насилия, и тогда, может быть, она сумеет Вас полюбить.
— Мне не нужна другая, я уже нашел тебя. А в том, что случилось в таверне, ты сама виновата. Предлагаю об этом просто забыть и начать все сначала. Не противься, Кристина. Ты же знаешь, ты слабый противник, и в нашей с тобой войне победа останется за мной. Я предлагаю решить вопрос по-хорошему, откажешься — значит, будет по-плохому. Будет все как прежде, а может, даже хуже. Я ведь все равно свое возьму… Ты все равно моя, хочешь ты этого или нет.
— Делайте что хотите, — всхлипнула Кристина. — Но я никогда не лягу под Вас добровольно. Вы можете меня насиловать, можете пытать, можете даже убить, но я никогда не дам Вам того, что могла бы дать Этьену.
— Забудь о нем! — рявкнул Филипп. — Его ты больше не увидишь — я скорее убью тебя, чем позволю ему к тебе прикоснуться!
Резким движением взял он непокорную женщину. Не щадил ее и на слезы даже не взглянул. Разозленный, пьяный, брал свою жертву со всей злостью, на которую только способен. Он мстил за отказ ее, за преданность Этьену, за слезы мученицы, что каждый раз при виде его, Филиппа, выступают на ее лице… За бессилие свое и ее непокорность — он тело заполучил, но не оно ему нужно. Ему тепло нужно, ему ласка ее нужна и та странная, неведомая ему штука, что любовью зовется — говорят, она чудеса творит и в ледяные души жизнь вдыхает. А он устал. Чертовски устал от собственного холода, ненависти и равнодушия. От страха устал, что сковывает чужие души, заставляя раболепствовать и заискивать перед ним, пряча ненависть и презрение, усмешки и, может быть, жалость за толстой броней услужливого вида покорных слуг. Пожалуй, Кристина одна из немногих, кто хотя бы не врет и не улыбается лживо; кто не боится открыто, в лицо ему сказать, что ненавидит и презирает… Только легче ли от этой правды? Только светлее ли от колючих ее слов в ледяном царстве ненужного, отвергнутого с детства маленького мальчика? Не легче. Не светлее. Все, что есть у него — власть. И отцовскому отродью, крестьянскому сыну он ее не отдаст! И Кристину, упрямую гордячку, он братцу не отдаст!
Боль разрывала ее тело, ломая, убивая девочку, живущую надеждами, что когда-нибудь все закончится, что когда-нибудь проклятый венценосец оставит ее в покое. Она больше не хозяйка собственному телу — им теперь в свое удовольствие распоряжаются другие. Она почувствовала, как вместе с ядом его похоти умирает внутри нее живой человек, протестующий и непокорный, и остается лишь оболочка, смирившаяся мертвая кукла для желаний Филиппа. Она устала бороться. Она устала искать просвет в поглотившем ее жизнь мраке — просвета нет, сколько ни приглядывайся. Выхода отсюда нет. Он не отпустит ее — она это понимает. Он Этьена за ее любовь убьет — в этом нет сомнений. Она сама жива, но лишь пока не надоест Филиппу. Так смысл дергаться и бунтовать, пытаться достучаться до человеческого, которого в Филиппе и вовсе нет? Он уже сломал ее, он убил ее. Она даже не пытается больше сопротивляться — послушно лежит и ждет, когда акт очередной мерзости закончится, ему надоест, и он уйдет, оставив свою игрушку до очередного раза. Равнодушие спасало от сумасшествия.
Глава 43
Спустя неделю
У кромки просторного бассейна любимицы короля слетелись на трапезу.
— Может, позвать нашу «королеву»? — с усмешкой спросила своих подружек черноволосая смуглянка Лана, ловя белоснежными зубками сочную виноградину.
— Она нужна тебе? — равнодушно ответила худенькая, похожая на лисичку, рыженькая ее подружка и потянулась за персиком.
— Да мне-то что? Адриан спрашивал, почему с нами не кушает.
— И что, бегать, что ли, за ней теперь? Захочет, сама придет, — грубо ответила Лия, стройная красивая блондинка с цепким взглядом; в отличие от своих подруг, расположившихся на пушистом ковре, она растянулась на кушетке, и теперь лениво отколупывала кусочек рыбы, задумавшись о чем-то своем.
Ее подруги тайком поглядывали на одиноко стоящую в углу просторного зала Кристину. Лия же не удостоила соперницу даже взгляда. Да, соперницу! Это Лия почти три недели назад так старательно натирала венценосца сандаловым маслом, предвкушая долгую бурную ночь, когда в комнату без стука и приглашения явилась новая фаворитка и нарушила все планы. Это ее, Лию, грубо выставили за дверь, стоило тихоне с видом страдалицы снять платье. И это ее, Лию, Филипп больше не зовет в свои покои с тех пор, как у него появилась Кристина.
— И то верно, — согласилась «лисичка». — Да и что ей наше скромное угощение? Ее-то Филипп, наверняка, получше кормит…
— Вот и пусть кормит. А то, боюсь, не сдержусь и яду ей насыплю, — огрызнулась Лия, вонзая белоснежные зубки в кусочек запеченной форели.
— Да ладно тебе, она ж не навсегда. Посмотри на нее, она ж как мертвая рыба — вообще не понимаю, как она до сих пор ему не надоела!
— Боюсь, с этой мертвой рыбой он и сам скоро станет таким же.
— Лия, успокойся! — вмешалась Лана. — Она тебе не соперница, просто временная неприятность. Вот посмотришь, еще неделя, и он потребует тебя, ну или кого-то из нас. Кстати, девочки, как думаете, что мне больше подойдет — сапфиры или изумруды? Хочу у Филиппа сережки новые выпросить…
Просторный зал на три этажа, отделанный малахитом и золотом, с огромным бассейном, мраморными фонтанами и финиковыми пальмами в кадушках совсем не радовал Кристину. Она здесь уже несколько дней — Филипп распорядился сменить ее комнатное заточение и отправил сюда, надеясь, что общение с другими девушками подбодрит ее. Ему не нравилось ее состояние. Равнодушная, тихая, покорная, она совсем перестала походить на ту гордячку, которая пришла к нему просить за Этьена, которая так отчаянно и дерзко терпела пытки, которая все еще пыталась сопротивляться его прикосновениям, своим упорством лишь разогревая интерес и азарт. Но вот уже несколько дней она даже не плачет — просто покорно каждую ночь приходит в его постель и ложится, равнодушно подставляя свое тело для утех. Ему даже показалось, что она приболела, и он прислал к ней лекаря, но тот видимых причин для беспокойства не нашел, и тогда Филипп приказал отправить ее сюда, в надежде, что пленница будет ему благодарна за этот акт проявленного милосердия. Но он и подумать не мог, что сделал только хуже.
«Фаворитка, фаворитка…» Словно змеиное шипение изо всех углов слышалось ненавистное слово, приправленное завистливыми взглядами обитательниц роскошного зала. Тайком поглядывали они на любимицу короля и разочарованно пожимали плечами: ну вот что он в ней нашел? Ну симпатичная, ну… Да собственно, и все. Так тут все на мордашку неплохи — другим сюда вход закрыт. За что же ей, тихоне, счастье привалило? Уже третью неделю ни одна из девушек не переступает порог королевских покоев. А все она! Вот эта тихоня, что не сочла нужным даже поговорить с ними, рассказать, как там Филипп, что подарил ей за ночи, проведенные с ним рядом; вот эта тихоня, что сторонится их дружной стайки и не спешит стать одной из них!