Расплата
Шрифт:
После газетного разоблачения, сделанного бывшим ровсовцем офицером Вакаром и серии статей «Торговцы человеческой кровью», дроздовский генерал во всеуслышание заявил в газете «Возрождение»: «Оставляю за собой право привлечь к судебной ответственности редакцию газеты «Последние известия» за распространение сведений, порочащих мое доброе имя». Однако процесса Туркул не стал дожидаться: с семьей он переехал в Италию, куда русским эмигрантам въезд был запрещен. Правительство Муссолини открыто показало», что заинтересовано в нем. Неизвестные покровители помогли совершенно переменить образ жизни. Туркул занял отличную квартиру, делал приемы. Жена часто наведывалась в Париж, потрясая эмиграцию шикарными манто, бриллиантами, обилием золотых украшений. Генерала всегда сопровождала группа из пяти-шести верзил, именуемых
После похищения Кутепова он был уверен, что займет его пост. Выдвижение генерала Миллера озлобило его, вновь увеличило пропасть между ним и высшим военным руководством русской эмиграции. Однако, сохраняя хорошую мину при плохой игре, он счел необходимым публично заявить другое. С удивлением читали наиболее осведомленные ровсовцы гневное обращение Антона Васильевича к редактору газеты «Царский вестник»:
«Милостивый господин редактор!
В номере 237 Вашей газеты помещена информация о моем выступлении на банкете дроздовцев, устроенным в Париже в честь моего прибытия туда из Болгарии. Считаю своим долгом заявить, что приписываемое мне на этом банкете выступление против возглавителей РОВСа от начала до конца является гнусным вымыслом. Вступление в полемику с указанным выше органом, занимающимся на своих страницах выпадами против РОВСа, считаю ниже своего достоинства. Я, как старый доброволец, никогда не выступал и не выступаю против возглавителей РОВСа, непрерывно борющихся за воскрешение национальной России, за которую я и мои соратники готовы отдать жизнь, когда обстановка позволит, а вожди прикажут.
Начальник Дроздовской дивизии
генерал-майор Туркул».
Видно, совершенно разуверявшись в возможности выйти в «вожди», Туркул решил обратиться к литературе, написать о себе самом, не дожидаясь, когда это сделают другие.
Это показалось странным тем, кто знал боевую биографию генерала и его презрительное отношение к «писателишкам». Без сомнения, сыграл свою роль «Дневник генерала Дроздовского», которого Туркул, по его собственному признанию, «боготворил».
Первая книга «Дневника» вышла еще в 1923 году. Тут же в печати появилась хлесткая реплика генерала Туркула, адресованная малокомпетентным писакам:
«Недавно вышел из печати «Дневник генерала Дроздовского», автор которого по каким-то причинам не нашел возможности удовлетворить вполне естественное желание всех, носящих имя покойного нашего шефа, знать, кто счел себя вправе издавать дневник и прилагать к нему комментарии, не относящиеся по существу к содержанию дневника. Дневник был не окончен и не отработан. Правление «Союза добровольцев» имело в виду издание дневника, пополненного фактическими данными, основанными на личной переписке Михаила Гордеевича и сохранившихся документах. Ряд неточностей, ошибок доказывает, что суждения о взаимоотношениях старшего комсостава Основаны на догадках, слухах, сплетнях (например, о непричастности генерала Романовского к смерти Дроздовского — намеки, носящие характер явной клеветы). Все это дело лиц, заботящихся о материальной выгоде союза дроздовцев.
Считаю своим долгом протестовать против выхода в свет в подобном издании дневников генерала Дроздовского и предлагаю его издателю воздержаться от второго издания, на что он, как видно из книги, уже рассчитывает.
Подписи:
Начальник бывшей Дроздовской дивизии
генерал-майор Туркул;
Председатель Союза дроздовцев
генерал-майор Ползиков;
Члены правления полка
Протасевич, Колтышев,
Генерал явно почувствовал вкус к печатному слову. В книге «Дроздовцы в огне» (материал отредактирован бывшим унтер-офицером дроздовцем Иваном Лукашом) Туркул сам взялся писать предисловие, посвященное «русской юности».
«Время не для воспоминаний, — подчеркивает генерал. — Мы еще неминуемо войдем в боевой огонь. Нашу историю напишут и после нас. История нас, живых, далеко не кончена, вернее, она только начинается... Я имел честь сражаться в рядах доблестных дроздовцев. Такой артиллерии, как у дроздовцев, такой конницы как второй Дроздовский полк, таких инженерных и технических частей не было ни в одной армии мира. Боевые документы и дневники помещались у меня в походной сумке, которую я потерял в огне... «Дроздовцы в огне» — не воспоминания, не история, а живая книга о живых, боевая правда о том, какими были в огне, какими должны быть и неминуемо будут белые русские солдаты! Книгу я посвящаю русской молодежи...»
Так отставной генерал всеми способами старался обратить на себя внимание, не дать военной эмиграции забыть о своей персоне и о своих прошлых заслугах.
Внезапно Туркул оборвал свои литературные упражнения и вновь взялся за «Общество по изучению России». Плодотворные собрания неизменно оканчивались банкетами — не очень пышными (по 20 франков с головы), однако отличающимися обильными возлияниями. К пяти часам большинство участников банкета оказывались достаточно пьяными. Последним всегда покидал собрание генерал в окружении своих «архаровцев»; как называл он бывших «адъютантов» — немногочисленных телохранителей, появившихся недавно.
Довольно часто наезжает генерал и в Париж. Останавливается неизменно в помещении «галлиполийского собрания» на улице Олье, дом 18.
Венделовский ждал команду к переезду в Чехословакию. Команды не было. И серьезных заданий не было. Временами возникало ощущение, что про него намеренно забыли, просто выдерживают для чего-то. То и дело приходила мысль о последней беседе с Шабролем. Может быть, она была неспроста...
Глупости! Шаброль и провокация — это было немыслимо. Оставалось ждать. И, наконец, приказ «Центра»: Абрамов-младший возвращается в Софию под крылышко отца и РОВСа. Монкевиц остается в Париже. Альберт Николаевич должен «пасти» его, держать в крепкой узде и постараться проникнуть хоть в какие-то ближайшие замыслы «эльзасцев».
Монкевиц, чтобы досадить шефу, чуть ли не подружился с «Анкером» — «Якорем», — так он стал называть сотрудника Канариса, — отношения у них складывались просто сердечные. Оба любили кино и поэтому подолгу бывали вместе — искали по городу интересную «фильму», обменивались впечатлениями, выйдя из зала, и непременно усаживаясь за столик какого-нибудь ближайшего кафе. Так они не выпускали один другого из поля зрения. Вероятно, на первой стадии «дружбы», как полагал Венделовский, задания немца мало чем отличались от заданий, данных им Монкевицу: укреплять знакомство, бывать почаще вместе, чтобы узнать получше — никаких расспросов, деловых разговоров, даже намеков на сотрудничество, о котором, — и это знал каждый! — все давно было договорено, все обусловлено. И все же — раз деньги плачены! — вменялось им в обязанность обмениваться информацией.
Так день шел за днем. Монкевиц просил дать ему хоть какую-нибудь «дезу»[3]. Без «наживки» «Якорь» не пойдет на обмен деловой информацией. Он и рта не откроет. Подумав, получив «добро» от «Центра», Венделовский назвал Монкевицу имя давно отставленого от дела итальянца. Когда-то не без труда внедренный в линию связи Рим — Берлин, он оказался человеком ненадежным, пристрастным к спиртному, к карточной игре. Очень скоро пошла на него отрицательная информация: неоплаченные счета и векселя, фотографии в компании девиц легкого поведения, полицейский протокол, составленный после скандала в ресторане отеля, где он на пути из одной столицы в другую обычно останавливался. Итальянца завербовала одна из европейских контрразведок. Ее люди спокойно снимают копии со всех документов, следующих к Дуче из канцелярии фюрера. Преподнеся «эльзасцам» такой подарок, «полковник», как подчеркнул Венделовский, мог вполне получить в ответ столь же серьезное сообщение.