Распутье
Шрифт:
– Нет, господин штабс-капитан, она с вами.
– Вот вам и ответ, господин полковник. Но ежли бы ушла и рота, то я тоже промолчал бы. Все хотят жить, и германец тоже. Идите и поговорите с солдатами, может быть, вас поймут. Я говорить не умею. Хотя дед Михайло учил меня риторике, но не доучил, видно. Стрелять умею, рубить тоже, командовать, ежли солдат послушен. На большее неспособен.
В России будто бы тишина. Но не верит Устин той тишине, он уже слышит дикое и заполошное: «Бей! Круши! Мы старый мир разрушим…» А что будет затем? Вчера прищуренный глазок винтовки смотрел в спину Устину. Обернись Устин, и пуля вонзилась бы между лопаток. Чувствовал, но не обернулся. Не нажал на спуск стрелок. Может быть, струсил, а может быть, пожалел мужицкого офицера? А сегодня этот мужицкий командир чуть не полоснул из пулемета и по тому неизвестному стрелку, и по своим ребятам. В глаза им не может смотреть Устин, и потому, что они братались, и потому, что он, командир, чуть их не убил.
– Ромашка, кто видел, что я бросался к пулемету?
– Я и Туранов, остальные глазели на братание.
– Страшно мне, Ромашка. В Питере били своих, здесь я чуть не оказался карателем. Но ведь и наши неправы… Брататься с врагом! С теми, кто убивал наших! Это всё равно, что руку убийце подать.
Опомнись, Русь, остановись, присядь на придорожный камень, подумай! Еще есть время подумать. А если без дум, то превратишься ты в разворошенный муравейник. Это жутко, Русь! Это страшно!
Пришло письмо от Колмыкова. Он писал, что, мол, работы по горло, занят организацией антибольшевистской армии, чтобы преградить путь большевизму, который может хлынуть и на Дальний Восток.
Устин нервно захохотал, сминая письмо.
– Вот те и большевик! Ошибся генерал Брусилов. Не большевик Колмыков, а самый обычный авантюрист. Хотел быть в глазах солдат героем, на том и играл. Трус и сволочь! Большевик и антибольшевик. Уж, скорее, кто был крамольником, так Иван Шибалов. Этот-то читал даже на фронте запрещённую литературу. Читал Плеханова и Ленина. Из прочитанного делал выводы, говорил о будущем России Устину. Чего скрывать, не один пуд соли они вместе съели. Не раз спасали друг друга от смерти. Шибалов грамотен, начитан. Учился в Петроградском Технологическом институте, перед войной его выставили, ушел в школу прапорщиков, служил, затем война. Был эсером, но, когда ему предложили совершить террористический акт, ушел из этой партии. Только и сказал: «В спину стрелять не буду». Он еще в начале войны говорил Устину: «Эта война поднимет мир на дыбы. И Россия, лапотная и голодная Россия, такое выкинет, что мир удивится. Она превратится в огромное поле боя, где стрельба в спину станет обычным делом. Воевать будут все, даже те, кто не хотел бы. Война всех затянет в свою воронку».
Прав оказался Иван Шибалов. Поздно взывать к разуму и кричать, мол, стойте, люди! Пусть в этом мире восторжествует разум! Поздно: люди перестали понимать друг друга. Глыба уже поползла с горы, жди большего обвала, который сомнет и перекрутит мир. Поостерегись, Устин. Первый аккорд дан. Будет и второй.
Мечется Устин. Обманули его царь и генералы, струсили, предали! Хотя не так уж плох был для Устина царь Николай Второй. Храбрых, похоже, любил, хотя сам, как оказалось, был не из храбрых. Отказаться от престола… Да что там! Саблю вон – и в бой! Нет, не выхватил он сабли, чуть шикнули на него, и он, покорный, сдался. Показалось, что царь пристально посмотрел Устину в глаза и отвернулся. Жалко стало Устину царя.
Где сейчас Иван Шибалов? Уж он-то бы объяснил что и как. Помог бы выбраться Устину из трясины, которая начала засасывать. Ранение у Шибалова было серьёзное, больше года может проваляться в госпитале. Не повезло. А может быть, наоборот: всё передышка. Вот бы и Устину так, отупел уже от крови и войны…
Вспомнилось, как они с Шибаловым находились в разведке, где батальону приказано было не вступать в бой, а узнать намерения противника. Шибалов отобрал самых отчаянных. Они ушли за линию фронта, лежали в рощице, считали пушки, солдат. Лавина передовых войск противника прошла. Шибалов, пожевывая соломинку, размышлял вслух:
– Самые опасные для нашего строя – это большевики. У них самая ясная и чёткая программа. У них точные и далеко идущие планы. Они поведут за собой народ, сомнут всех противоборствующих и инакомыслящих. И на развалинах старого мира будут строить новый. Программу большевиков ты знаешь. Вот что они сделают, когда победят: накормят народ, ибо сытый ворчать не будет, затем дадут народу грамоту, приобщат его к мировой культуре, чтобы народ не просто жил и шел за лозунгами, а понимал бы суть и программу нового строя. Строя без капиталистов и помещиков. Это всё реально. И тогда, когда наши люди будут грамотны, учёны, пусть кто-то попробует нас победить…
Сколько у тебя в роте грамотных, умеющих написать письмо? Пять-десять человек. А самый грамотный ты. Но и ты далек от всеобщей культуры. Далек от понимания законов развития общества. А будь у тебя в роте все как один грамотные, знающие, это были бы не просто головорезы, а грамотно воюющие люди. Легче было бы тебе с ними или нет? Легче.
Но наше далеко неразумное правительство не хочет дать грамоту народу, сделать его культурным. Почему? Всё просто: серятиной управлять легче, меньше раздумий, меньше крамолы. Боясь народ, оно забывает, что с отсталостью народа отстает и наша промышленность, сельское хозяйство. Ты обратил внимание, что, чуть грамотнее мужик – он тут же выбивается в крепкие хозяева, чуть грамотнее рабочий – он тут же выбивается в мастера? Вот и ты стал командиром потому, что грамотен, мыслишь шире, чем простой солдат. Поставь на твое место безграмотного мужика – он не проведет так умно бой, чтобы малой кровью, он бросит солдат на пулеметы, нахрапом мужицким захочет взять.
– Но ведь есть у нас безграмотные, но умные солдаты.
– А кто сказал, что наш мужик дурак? Он самый умный среди народов, но он сир и нем. Будь наш мужик грамотнее, то давно бы потеснил своим плечом высокоразвитые капиталистические страны. А мы пока страна сохи и мотыги. Будь так дальше, то азиаты скоро нас обгонят. Стыд и срам!
– Хорошо, а ты-то согласен с их программой? – спросил Устин.
– Если честно, то у меня есть ряд сомнений. Вот их клич: «Мы старый мир разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим, – кто был никем, тот станет всем…» Это опасный и дикий клич! Создатель этого гимна, как я понимаю, подразумевал крушение отжившего строя, а не просто разрушение старого. Я говорил с солдатами-большевиками, люди, конечно, безграмотные, но поднаторели в чем-то. Так вот они говорят, что надо крушить церкви, соборы, уничтожать все произведения культуры. Умно это или нет? Нет, конечно. Это обычная геростратовщина. Для умного человека гимн понятен, для дурака – призыв к разорению, к сносу сложившегося веками, и таких дураков наберётся несколько возов. Это-то и будет крушением России. Но не только это. Я не согласен и с тем, что надо полностью разрушить государственную машину и создавать новую. Это очень опасно. Любые реформы, любые нововведения опасны для такого гигантского аппарата. Понимаешь ли ты, что такое государственная машина, государственный аппарат? Нет? То-то, что нет. Это, брат, огромная разветвлённая система государственных органов и должностных лиц, которая движет миллионами нитей. Это императорский двор, это министерства, это всевозможные комитеты, это армия и полиция, банки, фабрики и заводы, это дипломатические отношения с другими государствами, торговые соглашения, военные, это все мы – люди, которые тоже вовлечены в эту машину. Представь, что государственная машина враз разрушилась. Что воцарится? Анархия, и только анархия. Всё надо строить заново, строить на пустом месте. А ведь то здание создавалось веками, по кирпичику собиралось. Развалить легко, а где брать новые кирпичи, как строить новую машину? Строить свои, отличные от других, государственные традиции, понятия? На это потребуются века, дружище! Века! Начнутся поиски, находки, потери, а жизнь спешит, жизнь торопит. Хорошо, если во главе той машины встанет умница, а не дуболом, тогда, может быть, сроки создания машины сократятся. Нет – от добрых намерений большевиков останется куцый хвост.
Шибалов задумался. Устин пытался представить то, о чём говорил его командир. Но не мог. Виделось что-то хаотическое, страшное.
– Я так думаю, что даже малая ломка той машины повлечёт за собой шаг не вперед, а назад. А тут хотят сломать полностью, – продолжал делиться своими сомнениями Шибалов. – К государственной машине надо подходить, как к хрупкой вазе. Я за дворцовые перевороты, за революцию, но за те, которые бы улучшали государственную машину, а не уничтожали ее. Это гибель. Ни один болт или гайка не должны вывалиться из той машины. У аэроплана убери один болт, и он рухнет на землю. Так и здесь. Но у большевиков иного выхода нет. Они противопоставляют себя всему государственному аппарату. Машина может пойти вразнос. Вот и будем смотреть, как она выйдет из того виража.
– Но ведь ты сам говорил, что старая машина рушится?
– Рушится, Устин, рушится. Но её надо не разбивать колуном, а чинить. Заменять устаревшие узлы и механизмы.
– Большевики, и не только большевики, хотят всюду создать Советы. Наши в старину тоже жили Советами. Что из этого получится?
– Получится чепуха! Это дань демократии, и не больше. Если в старину, с тем узким кругом государственных интересов, можно было управлять Советами, то сейчас это невозможно. Ты уяснил суть государственной машины, уясни и дальше, что Советы умным деятелям только руки свяжут, а дураку и сто советчиков не помогут.